Беда родит беду. Люди рады лету. Ум разуму подспорье. Беда родит беду. Беда соединено неполным согласованием с родит. Родит стоит в единственном числе оттого, что беда в единственном числе. — Беду — приставка к родит. Родит беду. Если бы не было родит, то не было бы беду. Если бы было не родится,[196] то было бы от беды. Стало быть, беду приставка к родит. И, стало быть, родит срединное главное слово — то, которое связывает оба вместе, с одним оно согласовано, а другое к нему приставка.
КОММЕНТАРИИ
«АЗБУКА» и «НОВАЯ АЗБУКА»
ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ И ПЕЧАТАНИЯ
I
Работа Толстого по составлению и писанию «Азбуки» тесно связана с его педагогической деятельностью. «Азбука» явилась итогом теоретических обобщений его многолетнего опыта школьной работы по обучению крестьянских детей.
В ответе критикам на разбор «Азбуки», написанном в начале 1873 г., Толстой говорит, что «Азбука» «стоила ему 14 лет работы»,[197] то есть, другими словами, он связывает начало работы над «Азбукой» с открытием им в 1859 г. Яснополянской школы. Конечно, в данном случае Толстой имеет в виду не непосредственную работу над писанием «Азбуки», а лишь свою практическую педагогическую деятельность, давшую ему материал и методический опыт, которые он использовал потом при составлении «Азбуки». Занятия Толстого в школе (1859—1863, 1872, 1873 гг.), изучение постановки школьного дела за границей, во время его второго путешествия (1860—1861 гг.), издание журнала «Ясная Поляна» и писание статей по педагогике (1862—1863 гг.) — все это было той «работой», которая была подготовительной ступенью к созданию «Азбуки».
Какое значение придавал Толстой своей педагогической деятельности, видно из его записи в Записной книжке, сделанной в Брюсселе 16/28 марта 1861 г.: «Цель одна — образованье народа. Одна моя вера (которая, смутно чувствуя, привязала меня к делу воспитания). Мы ничего не знаем. Одна надежда знать — это знать всем вместе — слить все классы в знании науки».[198] Это признание Толстого, что «мы ничего не знаем» в области народного образования, не убило «веру» Толстого в необходимость осуществления той основной «цели», которую он высказал в цитированной записи. От практической деятельности Толстой переходит к теоретической, к разработке педагогических вопросов в организованном им журнале. Однако журнальная деятельность, повидимому, его не удовлетворила, и он прекращает издание журнала. Несмотря на это, вопросы педагогики продолжают его интересовать попрежнему. В объявлении о прекращении журнала, напечатанном в № 13 «Московских ведомостей» от 17 января 1863 г., Толстой пишет:
«Убеждения наши, высказанные в 1-м номере журнала «Ясная Поляна», не только не изменились, но подтвердились и постоянно подтверждаются нашими хотя и ограниченными опытами и наблюдениями... Мы не перестаем и не перестанем делать те педагогические опыты, которые составляли всё содержание журнала, и выводить из них наши посильные наблюдения, а потому с 1863 года мы будем издавать не срочное издание, а, по мере накопления материалов, сборники как Книжек, так и Школы «Ясной Поляны», о которых при выходе их будет объявляться отдельно».[199]
Выпуск обещанных сборников не состоялся, и в 1860-х годах Толстой еще не сделал своих окончательных теоретических выводов из того богатого материала, который у него накопился во время его трехлетней педагогической практики. С сентября 1863 г. он приступил к работе над «Войной и миром». Но мысль о педагогике все-таки не оставляла Толстого и во время писания «Войны и мира». Так 10 апреля 1865 г. он заносит в Дневник: «Нынче утром записал кое-что по педагогике»;[200] под 26 сентября того же года: «По случаю ученья милой Маши, думал много о своих педагогических началах. Я обязан написать всё, что знаю об этом деле»;[201] под 2 ноября того же года: «С наслаждением перечитал Казаков и Ясную Поляну».[202]
16 мая 1865 г., отвечая на письмо А. А. Фета, хотевшего в какой-то своей статье остановиться на журнале и школе Толстого и просившего на то его разрешения, Толстой пишет ему: «На ваш вопрос, упомянуть о Ясной Поляне — школе, я отвечаю отрицательно. — Хотя ваши доводы и справедливы, но про нее (Я. П. журнал) забыли, и мне не хочется напоминать, не потому чтобы я отрекался от выраженного там, но, напротив, потому, что не перестаю думать об этом, и, ежели бог даст жизни, надеюсь еще изо всего этого составить книги, с тем заключением, которое вышло для меня из моего 3-летнего страстного увлечения этим делом».[203]
О своем желании заниматься вопросами педагогики Толстой писал и А. А. Толстой в письме от 14 ноября 1865 г.: «Я всё много думаю о воспитании, жду с нетерпением времени, когда начну учить своих детей, собираюсь тогда открыть новую школу и собираюсь написать résumé всего того, что я знаю о воспитании и чего никто не знает, или с чем никто не согласен».[204]
В 1865 г., к которому относятся эти признания Толстого, он еще не знал, какую форму примет его résumé. В последующие два года ни в Дневниках, ни в Записных книжках Толстого нет ни одной записи на эту тему. Но работа Толстого в этом направлении продолжалась, что видно из того, что через два года он уже вполне четко представлял себе, в какой форме даст итоги своей педагогической практики.
В 1868 г., то есть в период напряженной работы над «Войной и миром», Толстой в своих Записных книжках, наряду со всевозможными материалами, относящимися к роману, делает конспективный набросок под таким заглавием: «Первая книга для чтения и Азбука для семьи и школы с наставлением учителю графа Л. Н. Толстого 1868 года».[205]
В этом наброске уже довольно четко были намечены план и отчасти содержание «Азбуки» 1872 г. Особенно это можно сказать про первую часть первой книги — собственно азбуку. Наставления учителю, занявшие центральное место в наброске, посвящены почти исключительно обучению грамоте по буквослагательному методу, применявшемуся уже в Яснополянской школе и легшему потом в основу «Азбуки» 1872 г. В «Азбуке» этот метод изменен был лишь в том отношении, что обучение письму начинается одновременно с изучением букв, а не после складывания слогов и чтения слов, как было намечено в наброске 1868 г. Наставления учителю явились первой редакцией методической статьи «Для учителя», помещенной в первой книге «Азбуки» 1872 г. Многие материалы для чтения, приведенные в Записной книжке 1868 г., вошли и в «Азбуку» 1872 г. Большое количество рисунков, которыми снабжены в Записной книжке материалы по азбуке и для чтения, наводят на мысль, что Толстой намеревался выпустить свою «Азбуку», обильно иллюстрированною.
К разработке набросанного в Записной книжке 1868 г. конспекта Толстой приступил только с осени 1871 г. Между тем подготовительную работу он не прерывал и в течение этих трех лет после написания конспекта «Азбуки». Это подтверждается многими свидетельствами. В письме к А. А. Толстой от 12 января 1872 г. Толстой писал: «Пишу я эти последние года азбуку и теперь печатаю. Рассказать, что такое для меня этот труд многих лет — азбука, очень трудно».[206] Слова «эти последние года» определенно указывают на работу Толстого в период с 1868 г.
С. А. Толстая в «Моих записях» отмечает, что Толстой всё лето 1869 г. «занимался философией», а затем «стал читать русские сказки и былины». «Навел его на это чтение, — пишет она, — замысел писать и составлять книги для детского чтения для четырех возрастов, начиная с азбуки. Сказки и былины приводили его в восторг».[207]
Возможно, что в это время Толстой частично выполнил работу по пересказу русских былин и отчасти и сказок, помещенных в «Азбуке». Предположение это вызывается тем обстоятельством, что за период основной работы по составлению «Азбуки», то есть с сентября 1871 по октябрь 1872 г., нет никаких упоминаний и свидетельств о такой работе.
С начала декабря 1870 г. и приблизительно по август 1871 г. Толстой был занят изучением греческого языка. 29—31 декабря 1870 г. он писал С. С. Урусову: «Занят же страстно уже три недели.... греческим языком. Дошел я до того, что читаю Ксенофонта почти без лексикона. Через месяц же надеюсь читать также Гомера и Платона».[208] И об этом же он писал в первых числах января 1871 г. А. А. Фету: «С утра до ночи учусь по-гречески.... Я прочел Ксенофонта и теперь à la livre ouvert читаю его. Для Гомера же нужен только лексикон и немного напряжения.... Ради бога объясните мне, почему никто не знает басен Эзопа, ни даже прелестного Ксенофонта, не говорю уже о Платоне, Гомере, которые мне предстоят».[209] A С. А. Толстая в «Моих записях» под 27 марта 1871 г. записывает, что Лев Николаевич «просиживает дни и ночи» за греческим языком.[210]
10 июня 1871 г. Толстой уехал в свое самарское имение и возвратился только 7 августа. Но и там он продолжает занятия греческим языком и читает греческих классиков. В письме от 16—17 июля 1871 г. он сообщал А. А. Фету, что читает Геродота.[211]
