учебных заведениях можно изучать.* * *
…Ночь заканчивалась, брезжил белесый рассвет, за окном появились горы — то были отроги Большого Сингана, карту Бабин знал хорошо. А когда совсем рассвело, поезд весело полетел вдоль узкой реки. Две задачи стояло перед Бабиным: встретиться с Дебольцовыми. И постараться убедить офицера. Сложность состояла в том, что его еще надобно было найти — в соседнее купе пока никто не возвращался. Открыл двери умывальника — слава Богу, никого — пустил воду и тщательно сбрил усы. Потом и седину над ушами. Посмотрел в зеркало: оттуда глядел моложавый господин несколько полоумного вида, но это как раз и являлось достоинством в задуманном деле. Улыбнулся своему отражению и получил в ответ нечто совсем несообразное. Пришло в голову: так улыбаются люди, случайно севшие в таз с водой. Во всяком случае — вряд ли кто узнает. Вышел в коридор, двери соседа (или соседей?) были наглухо закрыты, поезд уже останавливался. Скромное станционное здание, ожидающих немного, рикша, два носильщика в форменных фуражках. И надпись иероглифами, правда, тут же по-французски: «буфет». Прочитал — от неизбывного любопытства, чисто профессионального, впрочем, и название: «Бухэду». И вдруг увидел Дебольцова — тот бежал с большим медным чайником в сторону буфетной вывески. И, вглядываясь в его прямую военную спину, подумал вдруг о том, что Алексей человек верный и надежный, документ Коммеля — резидента советской политической разведки — принял за чистую монету, вернее — самого обладателя документа. Что, если рискнуть? Чем черт не шутит? Вряд ли они пасут Дебольцова так уж сурово, пристально. Куда он денется, да и зачем? В чистоте проведенной комбинации большевички уверены на все сто, как говорится… Так рискнуть? И Бабин спустился на перрон. «Сколько стоим?» — осведомился у пассажира очевидно русского обличья, и тот улыбнулся: «Десять минут. А в буфет не желаете? У них здесь пиво отменное и хорошая рыба — все же река…» Неторопливо направились в буфет, здесь действительно торговали пивом в бутылках с драконом и бутербродами с красной рыбой. Заказав пару пива и бутерброды, Бабин криво улыбнулся: «Вы извините Христа ради, но…» — и красноречиво развел руками. «Сортир налево за углом, — объяснил попутчик. — Если что — я ваше пиво и бутерброды заберу — я в следующем вагоне, четвертое купе». Бабин побежал, всячески демонстрируя, что вот-вот случится нечто ужасное. В соседнем помещении сразу же увидел Дебольцова, тот набирал из чана с кипящей водой в свой чайник. «Ступайте за мной, только не подходите, пока не скажу». — Бабин потянул ручку следующей двери и оказался в довольно уютном сортире с двумя фаянсовыми писсуарами. Очень чистыми — это отметил сразу. Заглянул Дебольцов, всмотрелся и начал заливисто хохотать, удерживая пальцами прыгающие щеки: «Господи, что вы с собой сделали…» — «Элементарная замена внешности, вам такие вещи надобно понимать профессионально, — обиделся Бабин. — Я бы на вашем месте сбрил усы». — «Что-нибудь срочное?» В течение двух минут Бабин сообщил самое главное. Потом спросил: «Знакомых в поезде нет?» — «А как же… — протянул Дебольцов. — Может, помните — в контрразведке, в комендантском отделении, служил поручик Малахаев? У него еще фамилия через «у» после «х» писалась, так он через меня рапорт Верховному подал, чтобы впредь именоваться Вознесенским, представляете? Да-а… Я помню, как вскрывал иногда в почте прошения на высочайшее имя: «Дозвольте, мол, Государь Всемилостивейшей, именоваться не Засираевым, а Васильковым». Странное время было…».
— Вы все поняли? Тогда — на самый крайний случай я в предыдущем вагоне, второе купе.
Разошлись. Когда садился — увидел за окном преданного попутчика — тот стоял с бутылками и бутербродами в аккуратном пакетике. Открыл купе, пригласил: «Что же мне, одному прикажете? Заграница все же, так хорошо по-русски поговорить…» Пили медленно, пиво и в самом деле оказалось необыкновенно вкусным, рыбка — выше всяких похвал, время летело за разговором быстро. «А вы как в Харбине?» — спросил, вглядываясь в красивое, сравнительно молодое еще лицо. «Как все… — улыбнулся грустно. — Знаете, в Харбине русскому человеку делать совсем нечего. Ну, поработал в такси два года — и что? Скука… Я, знаете, натура лирическая, ностальгии подвержен, все Россия снится, ели в сугробах… У нас имение в Смоленской губернии было, неподалеку от Тенишевых, у них так хорошо… Уют старинный, мебель, картины… А в общем — не в этом дело. Русский я, понимаете? Мне харбинский ветер поперек дует. Мне здесь все — сплошная ахинея, вот в чем дело!» — «Значит, вы в СССР навсегда?» — «В Россию я. А СССР… Понимаю скрытый сарказм. Ненавидите?» — «Так точно. Чем же намерены там заняться?» — «Хоть чем. Лишь бы свое». — «А на лесоповал не желаете? Или вот еще у них там СЛОН есть, не слыхали?» — «Нет. А что это?» — «Соловецкий лагерь особого назначения, на Соловках, это вам рекомендовать не надобно? Начальничком у них там Глеб Иванович Бокий, пламенный революционер и сподвижник товарища Дзержинского. Развратник, психопат, палач. Встретитесь — сразу узнаете». — «А вы встречались?» — «Заочно. Я на него дело-формуляр веду, если большевистским языком. Хотя — почему большевистским? Активно действующих одиночек и мы когда-то вылавливали». — «Я понял. Сергей Константинович Юрьев, честь имею. Видите ли…» — «Рыбин я. Иван Иванович. Я знаю, что вы сейчас скажете. Вы скажете, что вины вашей перед советвластью никакой нет, что сражение на нашей стороне — это не преступление, что вы никого не казнили… — горько махнул рукой. — Все наперед известно. Сначала — фильтрационная тюрьма, допросы днем и ночью — это если вам повезет. А не повезет — вас на границе прибьют, как приблудившуюся, но не нужную собачонку, понимаете?» Юрьев сидел задумавшись, стакан с пивом в руке держался твердо, даже на стыках жидкость не плескалась по стенкам. «У вас доказательства есть?» — спросил, вкусно отхлебнув. «Есть. Я вам могу назвать и отметить на карте до тридцати концентрационных лагерей с бывшими белыми. Они долго не живут — у них там норма: по сотне человек в день в землю класть. ОГПУ сейчас по всей стране вылавливает всех причастных к войне и движению. Люди уже забыли, а им напоминают — ночью, как правило. Это краснюки невры соседей берегут, простых советских людей, как они называют свое быдло безмолвное. Но имейте в виду — партия только разворачивает свой террор, все еще впереди». — «Выходит — не советуете? А если я — красный провокатор? И
