в спину. На мгновение показалось, что он ранен. Боль отозвалась во всем теле. Он обернулся. На земле лежал брошенный камень. Пущен детской, но сильной рукой. Если б матросы заметили, не пожалели бы подростка. «Может быть, он похож на моего родного сына!» — подумал Эллиот. Боль не проходила, напоминая, что здесь не театр, где разыгрывают потешную комедию. Удар может быть и покрепче, даже смертельный. Каждая палка о двух концах. Он вспомнил сетование Элгина на несправедливость наших действий и впервые подумал, что они могли не быть лицемерны. Конечно, весь наш успех еще ничего не означает. Самому не так-то приятно сносить боль и грубости. Почувствовалось зло.
Коксвайн накрепко связал руки Е веревкой, и чудовище повели, как бегемота. Хохот китайцев стал еще громче. Это был больной смех излечивающегося больного, исстрадавшегося от вековых ран, при виде злодея, которому пришел конец. Е затрясся, проходя мимо хохочущих кули. Его забило сплошной дрожью, которую он не в силах остановить и не может скрыть, он никогда не нуждался в умении владеть собой, у него не бывало подобных трудных минут. Каждое новое выражение испуга, вздрагивание лица вызывало взрывы хохота китайцев. Население Кантона готово было травить, дразнить его. А джеки показывали, как его повесят или как ему отрубят голову.
Ликующие западные варвары вели его на веревке через весь Кантон. Какие ужасные предатели вокруг, как мало Е рубил им головы!
Е уже не мог идти и сваливался, но его подняли. Кули подали кресло на носилках. Е взвалили на него, принесли в ямынь и сняли с креслом вместе.
Увидя себя в собственном ямыне, Е приободрился. «Меня убьют? — желал бы знать Е. — Не похоже…» Е поднял голову. Он приведен не на казнь. Важные чины в золотых эполетах сидели за его собственным столом. Он знал, какие отличия и нашивки означают должности, заслуги и чины варваров. Выражение упрямства и бычья осанка стали возвращаться к Е. Являлся сильный зверь вместо посмешища.
Перед ним адмирал Сеймур, генерал Струбензее, французский адмирал Арни и офицеры, все без зла на лицах. Переводчик-офицер вежливо объяснил, что с ним будет говорить адмирал Сеймур. Лицо Е выразило удовлетворение. Это достойно.
Едва допрос начался, как Е опять впал в ничтожество. Собралось множество офицеров. Кругом сидели офицеры и быстро срисовывали его. Е объяснили, что тут корреспондент газеты «Таймс» Кук. Е опять стал валиться на бок, но его поддержали и дали прийти в чувство.
После нескольких вопросов он выбрал удобное мгновение и спросил:
— Что теперь со мной будет? — Руки его постыдно задрожали в ожидании ответа.
— Жизнь Е будет сохранена, — ответил Сеймур. Переводчик еще не переводил, адмирал не закончил фразу. — Скажите ему, что не в нашем обычае лишать жизни захваченных в плен противников.
Выражение лица и тон Сеймура могли навести страх на кого угодно. Е не понимал слов, но почувствовал трепет, на него повеяло смертельным холодом, и он боялся перевода.
И вдруг бугры на лице Е опали, глаза открылись, явилось выражение самодовольства — и все так быстро, словно из него, как воздух из мяча, вышел весь страх, и остался Е в своем обычном виде.
— Такой он нам и нужен, — сказал Сеймур.
— Что? — возмущенно вскричал Эллиот.
«Со мной ничего не будет», — решил Е и взглянул на Эллиота. Е ухмыльнулся. Он по-прежнему пытался уверить себя, как низки и ничтожны перед ним все эти варвары моря и суши из стран Запада. Он сразу обнаглел. «Это ничтожества. Весь мир боится Китая! Я еще подумаю, стоит ли мне отвечать вам. Попробуйте-ка теперь…»
— Адмирал спрашивает, где попавший в ваши руки англичанин Купер, — заговорил Смит. Уже при звуках голоса адмирала на лице Е опять стали выступать отеки.
Е молчал. Казалось, от страха ему отшибло память. Или он искусно притворялся?
— Я… я… не могу вспомнить… Ах, кто такой этот Купер? — сощурившись спросил Е.
Смит напомнил, где, кто и при каких обстоятельствах схватил хозяина гонконгского дока Купера.
Е сказал, что сейчас вспомнит и ответит сам. Он, кажется, затевал игру.
— Мы также ничего не знаем о судьбе двух англичан: Гибсона и Рея, оказавшихся у вас. Где они? — продолжал адмирал.
— Ах, я вспомнил, — приходя в хорошее настроение, сказал Е. — Я сам приказал убить Купера. Хи-хи-хи, — тихо подхихикнул пленник. — Могу показать все три могилы. Всех трех, про кого вы спрашиваете. Всего я казнил четырнадцать попавшихся мне англичан.
Волна движения и гул прошли по гуще военных, сидевших за столом и по всей комнате.
Лгал Е? Желал придать себе веса по своим собственным понятиям и заслужить большее уважение? Адмиралу неизвестно что-либо о каких-либо попавших в плен, кроме трех упомянутых британцев. Может быть, англичанами назывались другие европейцы, которых Е также охотно казнил?
— Где же могила Купера? Где могилы Рея и Гибсона?
— Все три могилы близко отсюда. Да, я их убил, — повторил Е. — Я также велел убить жену Эллиота, — добавил Е, не глядя на коммодора.
— Я знаю! — Не дожидаясь перевода, ответил по-китайски Эллиот, показывая веревку, на которой коксвайн привел губернатора.
— Зачем напрасно! — ответил Е, не теряя самообладания.
Спокойствие, с которым он говорил об отданных им приказаниях убивать людей, всех удивляло, и все стали как наэлектризованные. Этот палач просился на виселицу. Эллиот прав: нельзя щадить, нельзя не отомстить. Всех охватывало негодование, которое временами прорывалось. Е слышал, как от его признаний в убийствах опять гул проходил по тесно сидевшей массе присутствующих.
Е продолжал давать справки. Его уже защекотало знакомое чувство, не известное никому другому. Он любил узнавать подробности убийств и сейчас мог бы поделиться, как умелые палачи и с какой целью расчленяют тела. Он испытывал наслаждение, когда подсмотреть что-то подобное удавалось самому. Он давал слушающим его варварам урок твердости. Он побеждал этих людей с их слабыми нервами.
— Я знаю, что у вас есть привычка при трусости и бессилье на поле боя, — сказал Сеймур, — потом вымещать свою ненависть на одиноком пленнике со всей изощренностью и радоваться поступающим докладам из камеры пыток. Вы схватите голландца или русского, а в Пекин сообщите, что умерщвлен еще один англичанин.
— Я убивал не только одиноких пленников, — слегка разводя маленькими смуглыми руками, тонкими и элегантными, как у пианистки, заметил Е.
— Господа, надо вешать! — вдруг поднялся Артур.
— Нельзя.
— Вешать! Я взял эту мерзость, и я своими руками повешу его. Неужели его оставлять в живых? Уморите его, как они морят, возьмите с них пример!
— Сколько же людей вы убили? —
