— На-аш хазя-аин да-арагой, — хриплым голосом каркнула жена важного человека и захохотала, ловя падающий на скатерь бокал. Вечернее платье было залито вином и подол задран до бедра, чтоб не мочить липким коленей. Рука охранника лежала на белом бедре черной татуировкой, шупальцами заползая в пространство меж ног.
Яша прихватил рукой сердце и поклонился ей.
— Дорогие гости! Мучить речами не буду. Отлично сидим, получаем удовольствие. Получаем ведь?
В нестройном хоре одобрения вырвался вверх один голос, важный и жирный:
— Как всегда, Яша, как всегда!
Яша схватил полный бокал и отсалютовал им Дмитрию Петровичу.
— Радуете, ой, радуете! Я вас, а вы меня. Так что, я представить хочу. Нового человечка у нас. Это набольший мастер, художник, фотограф из столицы. Витяйка, а ну встань, поклонись народу.
Витька наклонил голову и не встал. Смотрел на разоренную тарелку с кусками мяса и овощей, листья салата в лужице соуса.
— Не хочет. Горд, значит. Ну я вам скажу — имеет право! Он еще всех столичных-то за горло прикинет. А я это первый понЯл, а что ж.
И глядя сверху на русую Витькину макушку, ухмыльнулся, пристукнув конец речи, как печатью по справке:
— Теперь нашенский. Да!
Дама снова закаркала. Замахала витькиной рубашкой, стащив ее со спинки своего стула. В смутном, немигающем сейчас полумраке, приложила к декольте и стала елозить по груди, жеманно вскрикивая. Витька отвел глаза и, ища, на что посмотреть, чтоб не резало мозг, наткнулся на немигающий взгляд тихой девушки. Обнаружилось, что у нее почти квадратное лицо с очень матовой кожей и прямо прорезанные губы, которые она кусала, то верхнюю, то нижнюю, может, страдая от неловкости за компаньонку… Глаза, в мелькании съемки видевшиеся темными, оказались светлей лица и смотрели прицельно, как пущенные параллельно стрелы.
Витька снова стал рассматривать стол. Руки потели, хотелось выйти на воздух. Закуток черной веранды вспомнился настоящим Эдемом по сравнению с душным, как джунгли, залом. Только Ноа спасала, охлаждая кожу у сердца, обнимая собой голую поясницу.
— Сейчас попрошу. Пока что перерывчик, кто хочет там на воздушок пойти, или носик попудрить, ну, и мужчины тож. А как соберемся, то будет вам сюрприз, первая часть. А то меня тут… — Яша сделал паузу и Витька почувствовал взгляд, упавший на него пауком из-под потолка, — меня тут потыкАли, что фантазии мало, средненько типа все. Доживем до следующего года-то и скажете, у кого чего мало.
Ставя бокал, поклонился. Махнул рукой и свет замигал плавно, лениво перетекая из желтого в оранжевый и в красноватый. Шепотная музыка позволяла не слушать себя, поглаживала, почесывая уши, как сонному коту. В теплых волнах народ задвигался, заходили туда-сюда мужчины, окликая друг друга, и кто-то раскрыл дверь в коридор, нарисовав на стене яркий прямоугольник.
К столику неверными шагами пришла дама, растянула на худых руках Витькину рубашку и, пожимаясь, передергивая плечами, манерно запела:
— Я на вас смотрела, миленький. Вы так восхи-ти-тель-но снимали. И ротик так делали, ну как мальчишеч-ка совсем.
Плохо справляясь со словами, делала вид, что нарочно коверкает их и снова смеялась каркающим смехом. Глаза под наклеенными ресницами ползали по Витькиной татуировке, верхняя губа вздергивалась, показывая клавиши желто блестевших зубов. Кожа на длинном лице натягивалась при каждом движении, а лица давно уже не было, оно осталось в кабинетах пластических хирургов и оттого тягостны были попытки найти что-то ее, личное. Из личного Витька обнаружил огромный перстень на указательном пальце, длинном, с шишками суставов. И возвращался к нему, цепляясь глазами за вздутие металла и камней.
— Оденетесь, Виктор? Или вам так уже? Тогда это мой приз!
— Дайте.
Попытался схватить рубашку, но дама, показывая зубы, убирала ее быстро, дразнила. Наконец рванул, в тот самый момент, когда та отпустила тонкую ткань и захлопала в ладоши, тряся браслетами.
— Людмила Львовна, ну что, ну не буянь, — рокотал Яков сбоку.
Витька натянул рубаху и, дергая пуговицы, поднялся, двинув стул.
— Куда, Витек?
— Дышать.
Быстро пошел в коридор, оставляя звуки голосов и музыки, прикрывая глаза от желтушного света. Отстранил рукой пару девчонок, попавшихся по дороге, видно, резко. Те захихикали испуганно.
Темнота снаружи легла на глаза холодной ладонью и это была прекрасно. Шум волн заполнил уши. Витька прошел по веранде, стуча подошвами по сухому дереву, встал, дыша солью. Усмехнулся, сигареты-то не взял. И услышал за шумом воды перестук каблуков. Незнакомка показалась из-за темного поворота, светя в темноте лицом. И он, наконец, позволил своим глазам отдохнуть, разглядывая.
— Я принесла сигареты. Хотите?
— Спасибо.
Курил, подставляя холоду лоб, плечи, грудь, — хмель хранил его от озноба. И смотрел уже не на нее, а на то, как сложился кадр, в котором слева ворочается огромная черная вода, отсеченная от них белеющими столбами крыши, отчеркивает верхний край кадра орнамент черепицы, и фигура обозначается двумя-тремя, но самыми важными линиями, уводя взгляд к светлому лицу с прозрачными окнами глаз.
— Вы так смотрите. Видите, да?
— А вы увидели, что я вижу?
— Да.
Духи ее перемешивались с запахом соли и водорослей. И чуть-чуть мокрого песка. Аромат «Двое у темной воды», подумалось ему.
— Вас как зовут?
— Сирена.
— Как?
— Не смейтесь. Так и зовут.
— А что вы тут делаете, Сирена? Вы сами захотели приехать? Сюда на Новый Год?
Она отвернулась и линии, очерчивающие фигуру, потускнели, кадр исчез.
— Я не могла отказаться.
— Из-за старухи?
На ее волосах сверкнул и пробежал блик, там и правда лежала цепочка, в несколько витков, с прицепленными к ней каплями камешков. Они загорелись цветными глазками.
— В некотором роде. А можно мы не будем говорить об этом?
— А о чем хотите?
— Ни о чем. Постоим просто.
Витька втягивал дым и хмель изнутри командовал им, как будто он машина: двигал рычаги и поворачивал рукоятки. И вот уже стоящая рядом — почти родная и такая загадочная. Влипла, бедняга, со своей богатой компаньонкой. Может, на побегушках у той? Вот взять тихо за плечи и увести отсюда. Хотя бы в поцелуй. Чтобы закрывшись, светлые глаза ненадолго увидели другую страну, иной мир.
Качнулся вперед, ближе, еще ближе, сам прикрывая глаза, запах соли и табака ослабел, а запах ее духов вырос, овеял лицо. А за ним — пустота. Открыл глаза. Отпрянув, она уже пробиралась мимо, обратно. Вдалеке на черном песке умирала красная точка окурка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
