— Альва… и дом этот альвийский… он спал, а теперь проснулся.
Он садится на корточки, все одно слишком большой.
Опасно близкий.
— И если сокровище спрятано в доме, то сами мы его не найдем… а девочка нам поможет, — он протягивает руку, касается волос.
От прикосновения этого Ийлэ замирает.
— По-моему, мы это уже проходили, — второй смелеет, все-таки он глуповат, постоянно нарывается, отступает и вновь нарывается.
Бран его убьет.
Ийлэ прикусила язык: она не хотела произносить это имя даже в мыслях.
Особенно в мыслях: мысли последнее, что у нее осталось.
Но убьет.
Не сейчас, позже, когда этот второй перестанет быть нужен.
— Отказалась, — хозяин гладит, наслаждаясь ее страхом. — Но мы простили ее… и сейчас просто попробуем еще один вариант…
— А если она опять…
Он поморщился.
Его раздражали эти вопросы, за которыми виделось недоверие к его способностям.
— Нет. На этот раз все будет иначе. На этот раз нам не требуется ее согласие… только кровь… ты ведь не откажешься, дорогая, поделиться?
Будто у Ийлэ имелся выбор.
Он же наклонился, близко, к самому ее лицу, пытаясь поймать ускользающий взгляд. И пальцы вцепились в подбородок, стиснули, больно.
Ноздри его раздувались.
А на щеках пролегли дорожки живого железа.
— Ну же, — обманчиво ласковый голос. — Посмотри мне в глаза…
Нельзя.
И не послушать его тоже нельзя. И он знает, ему нравится наблюдать за ее метаниями, за поиском единственно верного варианта. Нарушить запрет? Ослушаться приказа?
Ее накажут в любом случае, но…
…в дверь постучали.
И звук этот, показавшийся невероятно громким, оглушающим, заставил его отпрянуть.
— Мальчики, можно?
Дайна прошла бочком.
— Я подумала, что вам здесь скучно… — в руках ее поднос с пузатой бутылкой и четырьмя бокалами.
Он собирался ответить что-то резкое, но передумал.
Дайна была хороша.
Розовая. Напудренная. С подведенными глазами и губами, которые она облизывала, чтобы губы эти блестели. От нее пахло душистым мылом и лавандой.
Дайна собрала волосы и украсила прическу атласными розами.
На шею завязала черный бант.
Корсет надела.
И чулочки сеточкой с подвязками розовыми.
И ничего-то на ней не было, кроме корсета и чулочек.
Ах нет, белый накрахмаленный фартук…
— Детка, ты знаешь, как развлечь… — второй забыл и об Ийлэ, и о ее хозяине, который разглядывал Дайну… пожалуй, с неудовольствием.
— Вон пошла, — сказал он.
— Бран, да она просто…
— Вон.
Дайна не стала спорить.
— Выпивку оставь.
Оставила.
Ушла.
И дверь прикрыла… точно, всего-навсего прикрыла, потому что из-за двери тянуло сквозняком.
— Бран, ты загоняешься… развлеклись бы… пока ждали…
Второй разливал.
И бокал хозяину подал первым. Уставился жадно: будет ли тот пить. Будет. Ему не особо хочется, он и так пьян, вернее, нетрезв, но заняться больше нечем.
А ожидание раздражает.
— Не наразвлекался еще, — буркнул он, но уже почти спокойно.
Его настроение менялось быстро, как песок под южным ветром.
— Успеется…
Он пригубил коньяк.
И бокал поднял, накренил, позволяя янтарно-желтому содержимому добраться до края. Он провел по этому краю пальцем и палец облизал.
— Неплохой коньяк…
Второй все еще был недоволен.
Затянувшимся ожиданием.
И тем, что коньяка было мало, а он привык глотать, не разбирая вкус напитка, и на опустевший свой бокал глядел едва ли не с ненавистью. Третий коньяк цедил, морщась, закусывая яблоком и поглядывая на дверь…
— На удивление неплохой коньяк… — Бран сделал еще глоток.
А яблоко вдруг выпало из неловких пальцев пса, покатилось по ковру к Ийлэ.
Докатилось.
И упавшее, стало законной ее добычей. Она к ней и потянулась.
А пес упал.
Как стоял, с бокалом в руке… и остатки коньяка выплеснулись на ковер, впитались, а Ийлэ еще подумала, что на этом ковре уже изрядно пятен…
— Я их не убивала, — она сидела в кресле, обняв себя, и раскачивалась, а Райдо не знал, что ему делать. — Я их не убивала… не убивала…
— Конечно, не убивала.
Ийлэ не услышала.
Открытые глаза, пустые, яркая зелень бутылочного стекла.
Узкие зрачки.
Видит ли она хоть что-нибудь?
Понимает?
— Ийлэ, — Райдо встал на колени, дотянулся до плеча ее, холодного, даже сквозь одежду. — Послушай, пожалуйста… все уже закончилось. Еще тогда закончилось. Слышишь меня?
Кивок.
И взгляд все еще пустой.
— Они все умерли и сразу, а дверь закрылась…
— И что было дальше?
Ему совестно, потому что нельзя заставлять ее вспоминать, он не имеет права, но должен, поскольку иначе не разберется во всей этой дерьмовой истории.
— Я… я ключ нашла… у него… он был мертвый, а я боялась, что очнется, что он так пошутил и… и все равно… полезла… в кармане нашла…
— Ты молодец, ты все правильно сделала…
Она дрожит, и Райдо стягивает ее с кресла, обнимает, раскачивается, пытаясь убаюкать, избавить от того, заемного страха, который пришел из памяти.
Он шепчет про то, что тот день уже ушел.
Все те дни.
И Бран мертв.
— Он лежал… он так тихо лежал… и глаза открыты были… смотрел на меня, а я боялась… вдруг кто-то войдет и увидит их… и меня… подумают ведь, что это я… а я не…
— Я знаю.
Холодные виски и пульс сумасшедший, и Райдо целует, дышит, отогревая ее. Пальцы сплетенные, сведенные судорогой, распрямляет, гладит каждый и ладони прижимает к губам.
Его дыхания хватит, чтобы немного согреть.
— Или если… если попробую сбежать… он мне иногда позволял… думать, что я сбегаю… оставлял… в комнате… окно и я выбралась в сад, а из сада… почти до леса… он по следу шел… и в другой раз тоже… и в третий… но потом один не сдержался и меня порвали… шрамы остались вот…
Она потянула ворот рубашки, и тотчас выпустила его.
Выдохнула судорожно.
Вдохнула.
— Тише, я верю…
— И на животе тоже… и я подумала, что, наконец, умру, а они доктора привели… и тот шил… сидел и шил… и опиум… когда опиум, то не так больно. И все равно я надеялась, что умру… а они не дали… и тогда на цепь посадил, чтобы больше не бегала. Это ведь нечестно, что на цепь… и я… я устала, Райдо. Я делала все, что они говорят… лишь бы не трогали больше… все делала… и сбегать не думала… это ведь ловушка… он притворился мертвым, чтобы я… лежал и лежал… а потом дымом потянуло… дверь заперли. Она щелкала так, тихонько, когда ее запирали и…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
