Слегка подавшись вперед и скрестив пальцы у него на затылке, она очень медленно двинулась ему навстречу, упреждая его движение обратно, и он снова застонал от наслаждения. Она различила слова:
— О господи...
Медленно, очень медленно она вобрала его в себя, — после ночи любви они оба были полны нежности, а грань между неловкостью и блаженством становилась безудержно хороша. Она возбуждалась все больше, и он начал двигаться ей навстречу, его образ, который она представляла мысленным взором, растворился в потоке блаженства. Сияющая чернота его тела нависла над ее закрытыми веками и заполнила собой все ее мысли. Он ускорил движения. Она попросила его двигаться еще быстрее, хотя не произнесла ни слова, но это было и не нужно — он понял. Ей не нужно было ни о чем просить его, он выполнял ее желания прежде, чем она успевала их осознать. А когда она чувствовала, что он вот-вот потеряет контроль и кончит, она сама замедляла движения, чтобы затянуть удовольствие.
Это длилось больше двух часов, почти около трех: они то впадали в неистовство и кричали и стонали, то затихали, и со стороны могло показаться, что они засыпают в объятиях друг друга. В этой поэме плоти не было места для признаний в любви, во всяком случае, слов они почти не произносили, даже не называли друг друга по имени, но не от недостатка чувств, а наоборот: окунувшись в сладостный до боли мир, который на некий священный миг превратил их в одно целое, они не могли даже помыслить о том, чтобы отделить себя друг от друга.
2
Но все это было временно.
Подобная иллюзия исчезла, едва любовники, насытившись друг другом и обмякнув от изнеможения, вернулись в свои покрытые мелкой дрожью вспотевшие тела.
— Я хочу есть, — сказала Рэйчел.
Сказать, что с начала их путешествия на борту «Самарканда» у них во рту не было ни крошки, пожалуй, нельзя; хотя Галили и в самом деле вернул рыбу в море в качестве жертвоприношения Кухаимуане, на лодке нашлись консервы с очищенными устрицами и персиками в коньяке, которые наши любовники принялись уплетать посреди ночи, слизывая их с тел друг друга, что утолило их голод, но разожгло аппетит иного рода.
Но уже наступило утро, о чем не преминул напомнить пустой желудок Рэйчел.
— Можно вернуться на остров. Если хочешь, через час мы причалим к берегу, — ответил Галили.
— Не хочу уезжать, — сказала Рэйчел. — Будь моя воля, осталась бы здесь навсегда. Вдвоем с тобой, ты и я.
— Тебя не оставят в покое, — возразил Галили, — и вскоре объявят поиски. Не забывай, ты все еще Гири.
— Можно было бы где-нибудь спрятаться, — продолжала она. — Люди подчас исчезают, и никому не удается их найти.
— У меня есть небольшой дом...
— Правда?
— В Пуэрто-Буэно. Это такая деревушка в Чили. Он стоит на вершине холма. С видом на пристань. Представляешь, там на деревьях сидят длиннохвостые попугаи.
— Поедем туда, — предложила она, на что Галили лишь рассмеялся, — Я серьезно.
— Ну, конечно.
— Заведем детей.
— А вот это мне кажется неразумным, — его веселости как не бывало.
— Почему?
— Потому, что на роль отца я не гожусь.
— Откуда тебе знать? — Она положила руку ему на кисть. — Не исключено, что тебе это понравится.
— В нашей семье плохие отцы, — сказал Галили. — Точнее, один отец, и он не достоин подражания.
— По ведь плохой отец был только один. А сколько их было всего?
— Всего один.
Немного поразмыслив и заключив, что ее слова были неправильно поняты, Рэйчел решила пояснить:
— Нет, я имела в виду дедушек и прадедушек.
— Их у нас не было.
— Хочешь сказать, они умерли.
— Нет, я хочу сказать, они никогда не существовали. Понимаешь, никогда.
— Не говори глупостей, — рассмеялась она. — Должны же у твоих матери и отца быть родители. Может, к тому времени, как ты появился на свет, их и не было в живых, тем не менее...
— У них не было родителей. — Галили отвел глаза в сторону. — Поверь мне.
Было что-то странное в том, как он произнес «поверь мне». Это была не просьба, это был приказ. Его не интересовало, поверит она ему или нет. Галили встал и начал одеваться.
— Пора возвращаться, — сказал он. — Пока тебя не хватились и не начали искать.
— Мне все равно, пусть ищут, — произнесла она, обвив его сзади руками и прижимая к себе. — Нельзя же нам так сразу уехать. Я хочу поговорить. Хочу узнать тебя лучше.
— Для этого у нас с тобой еще будет время. — Освобождаясь из ее объятий, он потянулся за сорочкой.
— Будет ли? — усомнилась она.
— Разумеется, — не оборачиваясь, отрезал он.
— Что тебя так задело?
— Ничего, — уклонился от ответа он, — просто я понял, что пора возвращаться, вот и все.
— А как же эта ночь...
— Она была прекрасна, — на миг его пальцы замерли на пуговицах сорочки.
— Тогда перестань быть таким, — в ее голос закралось раздражение, — Прости меня, если я что-нибудь ляпнула невпопад. Мало ли что мне взбредет в голову. Пошутить, что ли, нельзя?
— Это была не шутка, — вздохнув, сказал он. — Пусть ты всерьез об этом не думала, но все равно сказала правду. Ты и правда хочешь иметь детей.
— Да, — откровенно признала она, — от тебя.
— Мы едва знакомы, — бросил он, поднимаясь по лестнице на палубу.
Охваченная негодованием, она кинулась за ним вслед.
— Зачем тогда все это было? — не унималась она. — К чему были возвышенные речи, которые ты, глядя на меня, произносил на берегу? Помнишь, как ты говорил о море? Чего ты добивался? Может, тебе просто хотелось затащить меня сюда? — Поднявшись на палубу, она обнаружила, что он сидит на скамейке напротив штурвала, закрыв лицо руками. — Значит, все было устроено только ради одной ночи? И теперь, когда она позади, тебе больше от меня ничего не нужно?
— Я ничего не преследовал, — заупокойным голосом проговорил он, не отрывая головы от рук. — Ты ловишь меня на слове. Это несправедливо с твоей стороны. Несправедливо. Мне казалось, ты понимаешь...
— Понимаю что?
— ...что это другая история, — закончил он.
— Посмотри на меня, — сказала она, но он даже не шелохнулся, чтобы открыть лицо. — Посмотри на меня и скажи это еще раз! — требовала она.
С большой неохотой он поднял на нее мрачный взгляд, в котором ныне читалась безысходность, его лицо посерело.
— Ничего подобного у меня на уме не было, — твердо повторил он. — Я думал, ты понимаешь, что это другая история.
В глазах у нее защипало, в ушах застучало от хлынувшей к голове крови, и выступившие слезы скрыли от нее мир. Как мог он такое сказать? Как мог так просто заявить, что случившееся прошлой ночью было не более чем игра, меж тем как они оба знали, они несомненно знали, что произошло нечто необыкновенное?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
