Дрейк быстро поднял голову, и его желтые волосы сверкнули отраженным огнем камина.
— Может, вы имеете в виду того рослого рыжеволосого капитана торгового флота по имени Генри Уайэтт?
Хьюберт очень удивился тому, что из всех сотен, а то и тысяч человек, с которыми, должно быть, встречался в своей жизни адмирал, он мысленным пальцем ткнул прямо в нужное имя. Вкратце Дрейк затем описал свою первую встречу с помощником капитана «Первоцвета».
— Если вы оснастите такое прекрасное судно, — серьезно пообещал адмирал, — я позволю вам выбрать лучшие из артиллерийских орудий, которые я собрал в Плимуте. — Он вскочил на ноги, перешел к камину, чтобы погреть себе спину, и скупо сказал: — Буду надеяться, ваш галион прибудет туда первого апреля.
Ну вот и попался! С потяжелевшим сердцем Хьюберт вдруг отдал себе отчет, какое тяжелое обязательство он так легко взвалил на себя. Придется еще раз продавать многие акры лучшего леса, а Розмари — ей придется вести хозяйство с гораздо меньшим количеством слуг: даже половины не останется из тех, кто есть сейчас в ее распоряжении.
Дрейк, должно быть, учуял, что юного джентльмена что-то гнетет. Он сказал:
— Не думайте, Хьюберт, что я с легким сердцем принимаю ваше предложение, что я недооцениваю, чего оно вам стоит. Я б и не думал просить об этой поддержке, не будь я в ужасе перед тем, что нынешние советники королевы оставили нас почти столь же беспомощными, как желток в разбитом яйце. Но именно мы, из Девона и остальная Англия должны спасти ее величество и эту страну — во что бы то ни стало.
Глава 10
ЭСКВАЙР ЭНДРЮ ТАРСТОН
Теперь, когда галион «Центурион», принадлежащий ее величеству, был спущен на воду и ожидал, когда его отбуксируют в канатно-мачтовый бассейн в Вулидже, Генри Уайэтт оказался в полосе немного непривычного безделья. Умышленно избежав несколько возможностей наняться в экспедицию против Кадиса, столь заметно обогатившую Хьюберта Коффина и кузена Питера, Уайэтт, однако, приобрел бесценное понимание, отчего корабль становится валким, тихоходным и непригодным для морских плаваний или, напротив, прочным и быстрым. Кроме того, он завел себе друзей среди высокородных и влиятельных дворян — в частности, таких, как сэр Джон Хоукинс, теперь казначей королевского военно-морского флота, старый Мартин Фробишер и, главное, тот обходительный и дипломатичный, но в то же время решительный и дальновидный джентльмен — лорд Хоуард Эффингемский.
Снова флюгер настроений и желаний королевы описал почти полный круг, и снова она склонялась к тому, чтобы идти на Испанию. Это стало очевидно из заявления, что ее добрый верный вассал лорд Хоуард Эффингемский 21 декабря 1587 года должен стать «нашим генерал-лейтенантом, главнокомандующим и предводителем на море всего английского флота и армии, теперь снаряженных для выступления против испанцев и их союзников».
По тавернам, парусным и свечным складам и веревочным мануфактурам распространялся слух, будто ее величество королева Елизавета все-таки приказала закупать провизию и поскорее заканчивать те корабли, что все еще стояли на стапелях.
Бережливо откладывая из жалованья, получаемого на верфи и требуя от Кэт строжайшей экономии расходов на домашнее хозяйство, Уайэтт скопил достаточно средств, чтобы подумывать вместе с кузеном о покупке трофейного барка, достаточно быстроходного, вместительного и удобного в управлении.
Нынче вечером он решил разыскать своего кузена, прежде чем Питер разбазарит все свое состояние: этот белокурый гигант снял себе жилье в шумной таверне, недавно переименованной в «Дрейк и якорь». Немедленно какой-то шутник со склонностью к каламбурам на ее вывеске нарисовал масляными красками дикого селезня, уютно, хоть и не очень естественно, устроившегося на якоре[68].
Здесь вечер за вечером Питер Хоптон царствовал в пивной, бесплатно угощая выпивкой и закуской любого разорившегося морского волка, который мог утверждать, что когда-либо плавал под флагом любимицы нации.
Разумеется, щедростью Питера пользовались стайки юных и миловидных девчонок, но они любили его также за добродушие, удивительную силу и терпимость. Его доблестные подвиги в кровати быстро завоевали ему легендарную славу вдоль и поперек Холодной Гавани, этой беззаконной трущобы.
Порой старшему артиллеристу доставляло удовольствие затаскивать к себе в постель трех хихикающих шлюшек одновременно, и часто он поддерживал дух в таверне своими веселыми шутками до первых петухов. Понятно, что вскоре перед Новым годом у Питера на причинном месте появился бубон, положивший хоть и временный, но мучительный конец его беспутству.
Когда Уайэтт застал его в кабаке, здоровенный детина сидел в изолированной комнатушке, которая впоследствии будет называться «салон бара», в компании с нездоровым на вид желтолицым парнем и крупным носатым голландцем. Что-то побудило Генри задержаться в большой комнате пивной и подслушать разговор, который велся внутри, в маленькой. Двое незнакомцев слушали словно завороженные сильно детализированный красочный рассказ Питера о любовных утехах со своими служаночками из племени монокан.
Человек с желтоватым лицом, когда появился Уайэтт, опустил свою кружку на стол.
— Отчего бы тебе не стремиться вернуться в эту Америку, о которой ты говоришь, — мрачно проговорил он. — Следующей весной хорошо будет тому, кто переберется туда.
— Это почему же?
— Хочу, чтобы ты знал, приятель, что в этот самый час в Лиссабоне стоит больше четырехсот пятидесяти военных кораблей.
Голландец посмотрел на него с тупым изумлением,
— Но это же невозможно. Такого количества кораблей не найдется во всей Испании.
— Я что, вру? — прорычал желтолицый, порываясь встать.
— А ты их считал? — спросил Питер.
— Лопни мои глаза, считал, хотя и не полностью, — признался желтолицый. — Я бросил счет на двухстах шестидесяти, но там явно было много больше, и одному Богу известно, сколько еще стоит в Кадисе и сколько находится на пути из Средиземного моря.
— Йа, — кивнул голландец. — Об этом я ничего не знаю, но слышал, что герцог Пармский собирает двадцать две тысячи пехотинцев и скоро поведет их через Фландрию.
Желтолицый позволил себе успокоиться.
— Вполне похоже на правду. Вчера я слышал от одного матроса с корабля капитана Феннера, что на западных границах Испании и Португалии скопилось сорок девять тысяч пехоты, двадцать шесть сотен кавалерии, двенадцать сотен хорошо обученных канониров и около десяти тысяч моряков.
В том, что эти цифры преувеличены, Уайэт не сомневался, и тем не менее… тем не менее, не проходило и дня, чтобы не поступали с континента пугающие новости, которые быстро распространялись в припортовом Лондоне.
