17 июля текст ответа Сталина на индийскую инициативу лежал у нас на столе. На этот раз к числу обычно присутствовавших на утренних совещаниях у госсекретаря присоединился Джон Фостер Даллес. Президент поручил ему заниматься переговорами и полным объемом работ, связанных с завершением подготовки мирного договора с Японией, но он принимал участие в целом ряде дискуссий и по другим вопросам.
В ответе Сталина наряду с другими моментами говорилось о необходимости привлечения Совета Безопасности ООН к делу разрешения корейского конфликта „при обязательном участии представителей всех пяти великих держав, включая Народный Китай“. В дискуссии, начавшейся после зачтения этого документа, я опять привлек внимание участников совещания к преимуществам, вытекавшим из благоприятного разрешения корейского конфликта при условии приема коммунистического Китая в члены ООН.
Однако, считал я, вопрос о Китае должен рассматриваться отдельно. Если кто-либо станет говорить о каких-то наших скрытых мотивах, то вопрос этот можно поставить на голосование и решение международного сообщества. Тем самым, как мне казалось, мы смогли бы избежать дебатов и лишили бы Сталина возможности спекулировать этим, объясняя причину своего нежелания заниматься проблемой Кореи. Вообще-то большой разницы в том, станут ли китайские коммунисты членами ООН или нет, для нас не было, однако мы могли наладить с ними нормальные дипломатические отношения. Главное, чтобы нас не потеснили с первого места и чтобы русские не использовали ситуацию в Корее в своих интересах.
В ответ на мое выступление раздались возгласы протеста. Даллес заявил, что, если мы так поступим, это будет выглядеть, словно мы идем на попятную, чтобы приобрести некие русские концессии в Корее. В обществе же сложится впечатление, что мы поддались на трюк и что-то отдаем, не получая ничего взамен. Я согласился с его аргументацией, но выразил уверенность, что история когда-нибудь отметит это в качестве примера нанесения ущерба нашей внешней политике в результате нетерпимого и безответственного вмешательства китайского лобби и их друзей в конгрессе».[46]
В конце июля советское правительство известило о своем намерении продолжить в августе прерванную деятельность в Совете безопасности. Перед нами снова встал вопрос, как нам следует отреагировать на возможное требование о предоставлении в нем места китайским коммунистам.
Привожу дневниковую запись о тех событиях от 28 июля:
«На утреннем совещании я оказался в одиночестве в оппозиции к мнениям и взглядам остальных коллег. Главным был вопрос о признании коммунистического Китая в качестве члена ООН. Я не видел принципиальных причин нашего несогласия в отношении занятия китайскими коммунистами места в Совете Безопасности, исходя из принципа, что ООН – универсальная организация с точки зрения ее возможностей сблизить отношения между Западом и Востоком и не обязательно путем развязывания большой войны. Их появление в Совете Безопасности не должно было, с моей точки зрения, создать какие-то новые реалии и иметь большое значение. Существенная реальность возникла тогда, когда коммунисты установили свою власть на всей континентальной части Китая. И если теперь они окажутся в ООН, то это будет всего-навсего регистрацией совершившегося факта. И в принципе это ничего не изменит. Мы знали, когда просили Советский Союз принять участие в создании Организации Объединенных Наций и согласились на предоставление соответствующих мест его сателлитам и фиктивно независимым Украине и Белоруссии, что в этой организации целый ряд ее членов будут преследовать политические цели, антагонистичные нашим. Поэтому принятие коммунистического Китая равносильно появлению на заседаниях Генеральной ассамблеи еще одного голоса против нас. Но это несущественно. Это даст Советскому Союзу еще одного члена Совета Безопасности, настроенного к нему дружески. Тем не менее это в лучшем случае восстановит положение, существовавшее до того, как Тито поругался с кремлевскими руководителями. Еще один голос вето большого значения иметь не будет, так как два вето не сильнее одного. Поэтому настаивать, как это делали мои коллеги, на непринятии Китая в ООН, поскольку он занимал, мол, враждебную позицию по отношению к ее действиям в Корее, означало действовать по форме, а не по сути принципов ООН.
Китайские коммунисты, не будучи членами организации, естественно, не принимали участия в ее заседаниях по корейской проблеме. Поэтому их мнение по принимаемым решениям, отличавшееся от мнения большинства членов ООН, не являлось легитимным. А то, с чем мы сталкивались, было конфликтом интересов, исходивших из стратегической и политической реальностей. И к морали это не имело никакого отношения. Наши усилия по сохранению места в Совете Безопасности за китайскими националистами не находили понимания в Азии. Нам приписывалось, что мы руководствовались при этом скрытыми империалистическими мотивами. Сложилась ситуация, нежелательная для нашего голосования за предоставление места в ООН для коммунистического Китая. И мы не должны вести себя слишком лояльно по отношению к гоминьдановскому режиму, к которому у нас нет никаких оснований выражать дружеские чувства. Как раз наоборот, я предлагал, чтобы мы открыто признали этот режим не способным к выполнению международных обязательств, что его поведение на международной арене носит агрессивный и даже несерьезный характер, вызывающий сомнение в самостоятельности его действий, и что мы, исходя из вышеизложенного, не признаем его и готовы в вопросе о членстве в ООН к интеграции нашей позиции с позициями других стран и вынесению этого вопроса на голосование, которое должно пройти без нажимов и давления заинтересованных сторон. Мы надеемся, что каждая страна будет голосовать по этому вопросу, исходя из лучших побуждений, тщательно взвесив все „за“ и „против“, и мы готовы признать результаты выборов как своеобразный тест различных мнений.
Мое предложение отклонил Даллес, аргументировавший свой вывод тем, что в американском общественном мнении, мол, произойдет смятение и что будет ослаблена поддержка президентской программы по укреплению нашей обороны, да и госсекретарь, по всей видимости, не разделял мои соображения.
Я ответил, что мог бы хорошо понять сказанное им, но содрогаюсь от одной только мысли быть причастным к этому, поскольку, очевидно, мы не сможем принять адекватной оборонительной политики без соответствующей эмоциональной обработки населения и именно этот эмоциональный настрой при трезвом учете национальных интересов и определит наши действия. Позиция, которую мы намерены занять, будет, по моему мнению, означать принятие толкования, имеющего в последнее время хождение, о том, что ООН является не универсальной организацией, а в соответствии со статьей 51-й – союзом против России. Следует, по-видимому, упомянуть и то, что основу нашей политики на Дальнем Востоке составляет эмоциональный антикоммунизм, игнорирующий возможный баланс сил на Азиатском континенте, который заставит каждую страну определиться, с нами она (а в данном случае и с Чан Кайши) или же против нас. А это обязательно поломает единство не только некоммунистических стран в Азии, но и единство мирового некоммунистического сообщества. И произойдет это из ложного понятия, распространенного в нашем народе, что мы – сильная держава на Азиатском континенте, тогда как в действительности мы там слабы. А ведь только сильный может занимать высокомерную позицию, игнорируя возможность баланса оппозиционных сил. Слабый же обязан считаться с реалиями и пытаться использовать их для себя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
