Все оставшиеся листы тетради были чисты, без единой помарки.
Единственный исписанный лист был вырван.
Покончив с профессором, убийца поспешил уничтожить то, из-за чего было совершено убийство.
Об этом рассказала тетрадь.
Но что было написано на оторванном листке? Сама тайна или ее латинские символы?
Во всяком случае, этот листок был здесь и безвозвратно пропал. Не требовалось каких-то особых способностей, чтобы в этом убедиться: на полу и в корзинке для бумаг валялись остатки сгоревшего листка. Начисто сгоревшего, потому что это остатки больше напоминали сажу. Взволнованный дурацкой пуговицей, лейтенант не обратил внимания на сожженную бумагу.
Ладно, Аввакум сам это заметил, да много ли пользы?
В момент, когда он подносил к сигарете горящую спичку, рука его дрогнула. Профессор ведь почти не владел левой рукой, поэтому она обычно лежала неподвижно на столе. И он был вынужден во всех случаях обходиться одной только правой рукой и писать, и держать листок бумаги или тетрадь в удобном положении, чтобы не уставала рука и работа шла быстро. Чтобы удерживать в удобном положении отдельный листок или тетрадь, он старался прижимать их к столу кистью руки и прижимал сильнее, чем это делает человек, пользующийся обеими руками. Когда пишущий сильно нажимает кистью на тетрадь, то и пальцы на карандаш нажимают сильнее, так как напряжение мышц автоматически распространяется на всю руку, с начала и до конца. Чтобы регулировать напряжение мышц, человеку приходится распределять свое внимание, а если необходимо сосредоточиться на чем-то другом, то думать об этом уже не приходится. Карандаш в руке профессора нажимал на бумагу сильнее, чем требовалось, так что неизбежно должны остаться следы и на следующем листке тетради.
Аввакум вырвал из тетради верхний лист и посмотрел сквозь него на зеленый шар абажура. На нем и в самом деле были заметны вмятинки в виде закорючек, одни проступали более отчетливо, другие были едва различимы. Все же какие-то следы остались.
Сейчас тому, кто отсиживался где-то в тепле, восхищаясь своим хитроумием, нет оснований, хлопнув шапкой о землю, пускаться на радостях в пляс. Даже сидеть и спокойно раскуривать трубку нет оснований.
— Лейтенант! — окликнул Аввакум помощника.
Не успел лейтенант Петров переступить порог, как Аввакум сказал ему:
— Этот листок из тетради — настоящая драгоценность. Доставьте его лично в фотохимический отдел лаборатории и проследите, чтобы фотокопия письма, написанного на предыдущем листке, была сделана немедленно. Я полагаю, что за час, самое позднее за час десять минут, все будет проделано и я буду иметь удовольствие снова видеть вас здесь!
— Разумеется! — улыбнулся лейтенант Петров и щелкнул каблуками, хотя был в штатском.
Лейтенант был более чем счастлив: ведь работать под началом Аввакума — это настоящий университет для начинающего контрразведчика. И для послужного списка это имеет значение — с кем ты работал. Начальство учитывает такие вещи…
Аввакум опустился в кресло и закрыл глаза.
13
И чудится ему, что он ныряет в глубокий омут Янтры, ниже излучины, у виноградника деда Седефчо. Он, бывало, уходил туда с ребятами после школы, затем, мол, чтобы ловить рыбу под камнями, но на самом деле они играли там или, прячась в ракитнике, подсматривали, как невестки деда Седефчо, отбелив на солнце белье, купались в речке. Омут под старым виноградником был глубокий, редко кому удавалось достать его дно, да и пробовать не отваживались — говорили, что там в тине лежит, шевеля усами, громадный свирепый сом и подстерегает жертву. Сом этот чуть ли не ровесник деда Седефчо. И Аввакуму чудится сейчас, будто он нырнул в этот омут, вокруг все зеленое и холодное, а над головой, на поверхности, сверкают и булькают серебряные пузырьки. Он не знает, как быть — то ли подняться вверх и поймать себе несколько таких серебряных пузырьков, то ли опуститься еще глубже, до самого дна, где шевелит усами страшный сом. Он раздумывает, а тем временем страшилище сом, отделившись от дна, медленно поднимается и на спине у него сидит профессор с бессильно повисшими руками, сердито таращит глаза. «Ты смотри! — думает Аввакум, и ему хочется спросить: — А где же твои ремни, ведь без них ты упадешь?» Но он не смеет раскрыть рта, зная, что вмиг захлебнется водой и пойдет ко дну. Было бы хорошо скользнуть вверх, податься гуда, где пузырьки, но жуткие глаза профессора словно опутали его сотней веревок — он не в силах шевельнуть ни ногой, ни рукой.,.Если не перерезать эти проклятые веревки, — думает Аввакум, — го я пропал». А там вверху, над головой, волнами проносится звонкий смех. «Ах, — догадывается Аввакум, — это же Райночка, самая младшая сноха, наверно, купается на мелком месте и так задорно смеется. На нее плещут водой, а она знай хохочет, защищаясь руками от брызг. У нее шрам на правой ноге выше колена — в прошлом году, когда она купалась в этом самом месте, ее укусила злая собака Безбородого Кыньо. Этот Кыньо всегда держит злых собак». Веселый смех Райночки как бы протягивает невидимые руки, они играючи тащат его вверх, гуда, где сверкают серебряные пузырьки. «Ну, а профессор? — с ужасом спрашивает Аввакум. — Неужто он так и останется там, внизу, на спине длинноусого сома?» Ему вроде бы жаль профессора, но, оказавшись среди пузырьков, он тут же начинает искать глазами, откуда идет этот звонкий смех. «Райночку норовишь увидеть, а ведь ты хотел собирать серебряные пузырьки», — шепчет ему кто-то на ухо.
Аввакум открыл глаза и виновато улыбнулся. Перед ним стоял полковник Манов.
— Я думал, он уже поймал убийцу за шиворот, а он дрыхнет! — невесело сказал полковник.
— Вы только что приехали, да? — спросил Аввакум. Он встал и размял плечи. Странная вещь. Об этой Райночке Аввакум до сих пор ни разу не вспомнил. У нее действительно был шрам на правой ноге выше колена, он хорошо это помнит.
Полковник не ответил. Он стоял перед мертвецом, держа в руке шляпу, и молча рассматривал его.
Двадцать пять лет прошло с той поры. Тогда Аввакум был пятнадцатилетним мальчишкой. Но он прекрасно помнил этот шрам.
Полковник стоял перед мертвецом со шляпой в руке и молчал. Добрый и верный друг ушел в небытие. Он был ужасно одинок… Больше ему не придется жаловаться на свою бывшую жену, и тосковать по ней он больше не будет. Частенько мужья жалуются при жизни на своих жен. Вчера и он, полковник, был доведен до белого каления этими билетами. Жена даже ужинать не стала, до того рассердилась.
Райночка — беленькая такая, попрыгунья, еще совсем ребенок, а ее выдали замуж за самого старшего сына деда Седефчо, за вдовца и пьяницу. Когда на нее брызгали в речке водой, она вертела головой и хохотала на всю округу.
— Мне надо срочно ввести тебя в курс дела, — сказал полковник Манов. — Все очень серьезно. — Он чувствовал себя в какой-то мере повинным в смерти профессора. Какую-то степень вины он ощущал и в том, что попал под машину старший шифровальщик, — ведь это он послал его прогуляться. Он стоял, ссутулившись, в своем тяжелом зимнем пальто и испытывал непреодолимую потребность сесть.
Как раз в эту минуту из следственного отдела приехал врач.
Когда труп был наконец вынесен из комнаты и увезен для вскрытия, дом погрузился в мертвую, гнетущую тишину. Сотрудник госбезопасности читал на кухне газету. У входа стоял дежуривший милиционер. Шофер полковника сидел в машине за рулем и время от времени дул на озябшие руки.
Шел дождь вперемежку с мокрым снегом.
Полковник вводил Аввакума в курс дела. Он подробно рассказывал о последних событиях, не скупясь на слова даже при описании погоды. Он знал цену подробностям — порой какой-нибудь пустяк играл большую роль, чем-то, что на первый взгляд казалось самым существенным. Но в действительности ему хотелось блеснуть перед своим талантливым учеником тонкой и острой наблюдательностью, умением отделять главное от второстепенного. И потом в глубоком кожаном кресле было очень удобно, а дома разбушевавшаяся вчера буря из-за билетов еще не утихла.
Но Аввакум прервал его как раз в тот момент, когда он описывал местность, где находится оборонительное сооружение «Момчил-2».
— Будьте добры, — сказал он, — перечислите мне в хронологическом порядке события, которые предшествовали перехвату шифрограммы, и все, что случилось — опять в хронологическом порядке — после перехвата шифрограммы и передачи ее для прочтения профессору.
Помолчав, полковник развел руками.
— Да вы уже все знаете, черт возьми! — воскликнул он. — Можно подумать, что у вас есть своя частная разведывательная служба, которая все знает и за всем следит! — Ему даже обидно стало. Ученику пристало быть более скромным. В конце концов от него же он усвоил азы разведывательного искусства! Он на месте Аввакума старался бы быть более терпеливым, надо же иметь выдержку. Не покидавшее его тяжелое чувство, что он повинен в смерти профессора, что по его вине угодил под машину шифровальщик, да и эта еще не затихшая история с билетами снова черной тучей надвинулись на его душу.
