Через четыре часа СБ сел на аэродроме под Москвой. Я летел в одной гимнастерке, и у меня всю дорогу не попадал зуб на зуб. Какой-то ехавший в Москву полковник подвез меня на своей машине до Москвы.
Я слез на Трубной, рядом с квартирой матери, зашел к ней и позвонил оттуда в редакцию. Оказалось, что редакция уже не на старом месте, а, укрываясь от бомбежек, перебралась в подвальные этажи театра Красной Армии. В семь часов вечера я уже сидел там перед редактором и докладывал ему о поездке.
Он сразу же засадил меня за работу, и я весь этот вечер до ночи и следующие дни писал свои крымские очерки. Два пошли в газету целиком, а третий был разрублен надвое. Половина пошла, а половина нет.
В печати все еще ничего не говорилось ни о том, что взят Херсон, ни о том, что немцы переправились через Днепр, поэтому пришлось, пользуясь тем, что я перед этим побывал в Одессе, подгонять очерки под одесский колорит. Так их многие и восприняли, как написанные в Одессе.
В эти дни мне пришлось пережить несколько неприятных минут. Знакомые спрашивали у меня, где я был последнее время. Я отвечал, что в Крыму. "Сколько там пробыл?" - "Две недели". У них в глазах было удивление и даже неодобрение - чего это я две недели сидел там на курорте? Не осведомленные о действительном положении вещей, они были далеки от мысли, что немцы уже подошли к Перекопу и Чонгару. Но объяснить им это я не имел права. Писать было очень трудно, а рассказывать все, что видел, просто невозможно.
Сдав последний очерк, я зашел к Ортенбергу. Как раз в это время ему принесли сообщение ТАСС о том, что в боях на Мурманском участке фронта принимают участие английские летчики. Он сейчас же загорелся и сказал, что туда надо немедленно послать человека, а поскольку именно я находился в этот момент У него в кабинете, то, естественно, продолжением его мысли оказалось - послать меня. Я сказал, что готов ехать, но Николаев ждет меня в Крыму.
- Ничего, подлетишь в Мурманск на недельку, вернешься и опять поедешь к себе в Крым, - сказал Ортенберг, и сразу начались звонки по телефону, добывание самолета, приказы заготовить мне предписание.
Так в самый канун наступления немцев под Москвой я вылетел в Заполярье...
Прерву себя на этом первом дне командировки на север, вопреки моим ожиданиям растянувшейся на два с лишним месяца.
Прежде чем приводить дальнейшие дневниковые записи, мне хочется мысленно еще раз вернуться на юг, в Крым, и в связи с проблемой Крыма вспомнить о тогдашних глобальных нацистских идеях колонизации России, не оккупации, а именно колонизации, запланированной не на годы, а на столетия. Ни у соратников Гитлера, вроде Манштейна, один за другим получавших фельдмаршальские жезлы, ни тем более у него самого просто-напросто не умещалось тогда в голове, что эти, как он любил выражаться, "русские туземцы" сократят и его собственное существование, и существование его "тысячелетнего рейха" всего-навсего до трех лет и восьми месяцев, если считать от сентября 1941 года - начала немецкого вторжения в Крым - до мая 1945-го - падения фашистского Берлина.
О мере нетерпения, с которым нацисты готовились к захвату Крыма, могут дать представление некоторые выписки из опубликованных ныне неофициальных бесед Гитлера с Борманом. В этих беседах, связанных с самым разным кругом проблем, Гитлер почти с маниакальной настойчивостью то там, то тут возвращался к Крыму. "Красоты Крыма мы сделаем доступными для нас, немцев, при помощи автострад. Крым станет нашей Ривьерой. Крит выжжен солнцем и сух. Кипр был бы неплох, но в Крым мы можем попасть сухим путем" (беседа в ночь с 5 на 6 июля).
"Южную Украину, в частности Крым, мы полностью превратим в германскую колонию" (беседа 27 июля).
"Крым даст нам свои цитрусовые, хлопок и каучук. 100 тысяч акров плантаций будет достаточно, чтобы обеспечить нашу независимость в этом отношении. Мы будем снабжать украинцев стеклянными безделушками и всем тем, что нравится колониальным народам... Мы будем организовывать путешествия в Крым и на Кавказ, потому что есть большая разница - смотрите ли вы географическую карту или сами посещаете эти места" (беседа 18 сентября).
"На восточных землях я заменю все славянские географические названия германскими. Крым, например, можно было бы назвать Готенланд" (беседа 2 ноября).
Странное, двойственное чувство испытываю я, читая сейчас эту книгу бесед плохо образованного людоеда, любившего, чтобы его стенографировали для истории. Он с абсолютной серьезностью говорил, что, "по мнению русского, главная опора цивилизации - водка", что "мы будем править Россией при помощи горстки людей", что "было бы большой ошибкой давать образование русским туземцам", что "наша задача одна: германизовать эту страну при помощи германских переселенцев и обращаться с коренным населением, как с краснокожими". И с уникальной обстоятельностью проектировал будущий образ жизни фашистов на бывшей территории поверженного ими Советского Союза: "Германские колонисты должны жить в изумительно красивых поселениях. Немецкие учреждения получат чудесные здания, губернаторы - дворцы. Вокруг будет построено все, что нужно для жизни. На расстоянии 30 - 40 километров от городов мы создадим пояс из красивых деревень, соединенных первоклассными дорогами. Все, что существует за пределами этого пояса, - другой мир, в котором мы разрешим жить русским".
Читая все это, я, однако, не поддаюсь первой реакции - отшвырнуть книгу. Меня удерживает не просто любопытство к личности Гитлера, к тому, что думал тогда о себе и о человечестве этот немец из Браунау, пятидесяти двух лет от роду, ста семидесяти двух сантиметров роста, восьмидесяти трех килограммов веса, считавший, что в нем погиб архитектор, любивший собак, не любивший снега, чувствовавший себя неудобно, когда его машина забрызгивала грязью людей, идущих по обочине, и делавший себе вставные зубы у берлинского дантиста Блашке, те самые зубы, по которым в конце концов его труп обнаружили среди других.
Впрочем, я сказал не совсем точно. Доля любопытства к этой - хочешь не хочешь - исторической фигуре у меня тоже есть. Но не оно то главное, что занимает меня в этой книге.
Главное другое - острое чувство реальности всего того, что нас ожидало, если бы мы не устояли тогда, в сорок первом году. Что ожидало бы в этом случае весь "район по эту сторону Урала", из которого раз в год для демонстрации величия "третьего рейха" должна была привозиться в Берлин "группа киргизов".
Вот что, оказывается, впоследствии ожидало тех людей, которым был адресован немецкий "Пропуск перебежчикам": "Предъявитель сего переходит линию фронта по собственному желанию. Приказываю с ним хорошо обращаться и немедленно накормить его в сборном пункте. Мы хотим вам помочь и вас освободить. Не проливайте зря свою кровь... Бейте комиссаров и жидов где попало, не исполняйте их приказаний" (и здесь и дальше орфография подлинников).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
