Впервые Анна получила возможность сосредоточиться на своем состоянии. День ото дня она все полнее ощущала удивительную тихую радость. Она вслушивалась в то, что происходило с ней. Налилась и пополнела грудь, по утрам ее донимали головокружения, она чувствовала сонливость. Теперь ей уже не хотелось все время есть, как раньше. Наоборот, ее слегка мутило от запаха пищи. Старая Мэдж очень скоро заметила это и стала давать Анне отвар из лимонной мяты. Порой они болтали о том о сем, а когда Филип спал, Анна садилась рядом с женщиной, наблюдая, как та ощипывает курицу, латает сынишке штаны или доит корову. Анна уже знала, что окрестные жители считают жену угольщика колдуньей и сторонятся ее жилища. Однако иногда она замечала, как из-за кустов появляются закутанные до глаз фигуры, подзывают Мэдж и подолгу о чем-то шепчутся с ней.
– Они всегда щедры и уступчивы, когда им нужна моя помощь. Но их детям не велят играть с Лукасом. Клянусь благостным небом, они уже давно выдали бы меня настоятелю монастыря как ведьму, да, видно, страшатся, что некому станет им помогать в их бедах.
Старая Мэдж умела многое: она заговаривала кровь, сводила опухоли и нарывы, снимала боль наложением рук, умела заглянуть в будущее, знала приворотные зелья, снимала порчу и сглаз. Ее звали, когда роды шли тяжело, бежали к ней, когда заболевал ребенок. Но она была права – те, кому она помогала, давали ей денег, но, когда она появлялась в селении, мужчины гнали ее прочь, грозя спустить собак.
Как-то раз, когда Мэдж сбивала масло, а Анна с рассеянным видом следила за ее движениями, женщина вдруг остановилась и, вытерев руки о передник, сказала:
– Хочешь, я узнаю твою судьбу? Дай-ка руку.
Анна было встрепенулась, но затем отпрянула.
– Нет, нет! Не надо.
– Ты боишься? Думаешь, я и вправду ведьма?
Анна на миг задумалась, но затем отрицательно покачала головой.
– Нет, Мэдж. Я не думаю, что твой дар от дьявола. Но я не хочу. Наверное, я почти счастлива сейчас и мне не хочется думать о том, что меня ждет.
Да, она не чувствовала себя счастливой вполне. Покой, нарождавшееся чувство материнства, долгие беседы с выздоравливающим Филипом, их поцелуи – все это могло быть счастьем. Но свежая рана утраты еще нестерпимо ныла. Слишком мало времени прошло с той поры, как она потеряла отца. Она часто думала о нем, порой даже вела с ним беседы, пытаясь объяснить, почему поступает так, а не иначе. Она спорила с ним, как это бывало при его жизни. И внезапная мысль о том, что его больше нет, пронзала ее ноющей болью. Отец казался ей несокрушимым, вечным, надежным, и то, что его больше не было, не укладывалось в сознании. Анна старалась гнать от себя видение его мертвого, покрытого ранами тела, она помнила его улыбающимся, помнила молодым, помнила с уже посеребренными висками, помнила его пружинистую, как у пантеры, походку. Все это было мукой.
Однажды на закате, когда в лесу гремел птичий хор, она расплакалась, сидя у ложа Филипа. Он лежал тихо, и Анна решила, что он спит. Она сидела, глядя через отворенную дверь на меркнущий среди могучих стволов свет солнца, и изредка всхлипывала, как ребенок, вытирая щеки и нос тыльной стороной руки.
Филип смотрел на нее из-под полуприкрытых век. Анна была ранима, хрупка, одинока. Она изо всех сил старалась быть сильной, и Филип знал, что она будет недовольна, если обнаружит, что он наблюдает за ней. Он видел ее вздрагивающие плечи, нежный затылок под копной высоко заколотых волос. Принцесса Уэльская… Кто защитит ее в этой сваре Роз? И в этот момент он ясно понял, что не может отдать ее им. Какая разница, останется жив Эд Ланкастер или нет? Что с того, что по прихоти рождения ей предназначено жить иначе? Он вспомнил, как она рванулась к нему в «Леопарде», как боялась отпускать. «Мне плохо без тебя», – твердила она вновь и вновь, и он знал, что так и есть. Он понял это, когда стоял, смешавшись с толпой перед собором Святого Павла, чтобы взглянуть на нее. Нарядная, величавая и грациозная, она была великолепна, но оставалась печальной. Поистине, те, кто у власти, рождены не для счастья. Анна же хотела всего лишь быть счастливой. И он мог дать ей это.
Анна притихла, устремив взгляд на закатные лучи за приоткрытой дверью. В гуще кустов подал голос соловей.
– Анна, иди ко мне.
Он уложил ее рядом и, баюкая, прижал ее голову к своему плечу.
– Не думай больше ни о чем, моя дивная фея. И прости меня, я часто бывал неправ.
Она вздрогнула, сделала движение, чтобы подняться, но он удержал ее. И тогда Анна спросила:
– А что если одолеют Ланкастеры? Что если принц Уэльский вернется в Лондон и вновь станет наследником трона? Какое решение ты примешь тогда?
Она замерла в ожидании его ответа. Филип ответил так, как она ждала.
– Для них ты умерла. Теперь ты принадлежишь только мне, как и ребенок, который продолжит род Майсгрейвов. Я готов держать за это ответ перед Богом!
Люди Майсгрейва вернулись спустя месяц, когда Филип уже начал подниматься. Нога еще не вполне срослась, но угольщик сделал ему подобие костылей, и Филип тотчас решил отправиться к Кумиру. Он уже знал, что благодаря Кумиру Анна с Оливером нашли его на поле битвы среди трупов, и теперь непременно хотел повидать любимца.
Филип и Анна стояли под навесом, лаская коня, когда в лесу загремел конский топот, донесся звон оружия и послышались разудалые голоса. Они и опомниться не успели, как поляна наполнилась ржанием взмыленных лошадей, победными криками, лязгом доспехов.
И без расспросов, по одному только виду людей Майсгрейва было ясно, на чьей стороне победа. Хохочущие, горланящие, они все до одного вернулись к господину, лишь кое-кто получил незначительные ранения. У многих чересседельные сумки были набиты добычей, некоторые вели на поводу вьючных лошадей. Привыкнув совершать набеги у себя в Пограничье, нейуортцы не могли отказать себе в этом и здесь.
Они говорили все разом, от них разило потом и вином. Многие из отряда Филипа еще не видели леди Майсгрейв и теперь обступили ее, ухмыляясь и разглядывая с простодушным любопытством.
«Боже мой! Сущие дикари!»
Она властно прикрикнула на них, требуя, чтобы говорил кто-то один. Ратники притихли, удивленные тем, что она командует, когда сам сэр Филип молчит. Майсгрейв же расхохотался и взял Анну под руку.
Вперед, улыбаясь в бороду, выступил Освальд Брук. Его внушительный живот, обтянутый кожаным колетом, нависал над поясом с золотой пряжкой.
– Ну, что я вам говорил, парни? Это вам не Меган Перси, хотя та и была северянкой из Нортумберленда, а эта из Южной Англии. Добрая хозяйка будет в Гнезде Орла!
Лишь позднее, когда они откупорили привезенный с собой бочонок с незнакомым итальянским вином, которое называли «фраскати», да отправили одного из ратников с сыном угольщика в селение купить свинью поупитаннее, они наконец поведали о кровавой битве в Глостершире.
