— Однако, — продолжал он, возвысив голос, — хитростью и терпением успел я пробраться во дворец и даже войти в ту залу, где находился губернатор. Тогда случилось странное обстоятельство. Едва его сиятельство, разговаривавший в эту минуту с алькальдом, заметил меня, как без всяких церемоний оставил его, подошел ко мне и назвал меня по имени.
— Это удивительно! Прошло так много времени!
— По крайней мере, четырнадцать лет. Тогда губернатор отвел меня в сторону, не занимаясь больше другими, и начал меня расспрашивать. Вы понимаете, сеньора, что между нами состоялся разговор продолжительный и интересный; мне многое пришлось рассказать ему.
— Ах! — прошептала она, вздыхая. — Бедный Санчо, которого я так любила! Он теперь меня не узнает.
— Почему же, сеньора?
— Горе так жестоко изменило мой облик, друг мой, что меня трудно узнать. Однако я была бы так рада видеть его!
— Это зависит от вас.
— Я не смею отправиться к нему, друг мой.
— Почему бы не приехать ему?
— Захочет ли он? — прошептала она, вздыхая.
— Если вы изъявите желание, сеньора, я убежден, что он тотчас прискачет.
— Ах! Это невозможно, друг мой, он богат, счастлив, могуществен, он, может быть, считает меня умершей.
— Я все ему рассказал.
— Это правда, но я более не принадлежу свету, я существо проклятое. Если он меня увидит, он, может быть, от меня отречется.
— О, какие у вас ужасные мысли, сеньора! Чтобы дон Санчо, который так вас любил, отрекся от вас! О!
— Несчастье делает несправедливым, друг мой. Я прощу ему, если он меня разлюбил, но не хочу подвергаться его презрению.
— О, сеньора, сеньора! Вы жестоки.
— Да, это правда; но, видите ли, я люблю его, друг мой, я люблю его, как любила двадцать лет назад, и будь он здесь, возле меня, на этом самом месте, мне кажется, я нашла бы еще в моих глазах, иссохших от горя, радостные слезы, чтобы приветствовать его возвращение.
Вдруг дверь отворилась, и на пороге показался дон Санчо Пеньяфлор.
— Сестра! — воскликнул он, раскрывая объятия. — Я все бросил, чтобы обнять тебя.
— Это ты! Ты! — громко вскричала она и, бросившись к маркизу, спрятала, заливаясь слезами, голову у него на груди.
Бирбомоно рассудил, что его присутствие вовсе не обязательно, и скромно удалился, затворив за собой дверь. Дон Санчо, столь же взволнованный, как и сестра, смешивал свои слезы с ее слезами.
— Клара! Бедная Клара! — только и мог проговорить он; сердце его было так полно, что он не мог придумать слов, которые передали бы то, что он чувствовал.
— Брат мой! Милый Санчо! — шептала донна Клара сквозь слезы. — Наконец-то я вижу тебя, наконец прижимаю тебя к сердцу. О! Я счастлива, так счастлива в эту минуту!
— Возлюбленная сестра, возьми себя в руки, соберись с мужеством; мы снова вместе после такого долгого времени. О! Я заставлю тебя забыть твою тоску и прошлые горести.
Она вдруг выпрямилась при этих словах, откинула волосы, закрывавшие ее лицо, бледное и орошенное слезами, и, печально покачав головой, прошептала:
— Ах! Я проклятое существо, разве ты не знаешь, Санчо? Я одна, всегда одна.
Закрыв лицо руками, она снова заплакала. Маркиз тихо подвел ее к стулу и сел подле нее.
— Клара, — сказал он, держа ее за руку и с нежностью глядя на нее, — ты теперь не одна, я вернулся, и разве ты не знаешь, что я буду помогать тебе всеми силами в твоих поисках?
— Ах! Один раз ты уже давал мне это обещание, брат, помнишь? Однако…
— Да, — перебил он с живостью, — но тогда, сестра, я был молодым человеком, почти ребенком, без права голоса, без воли. Взгляни же на меня теперь, я возмужал, я силен, могуществен, многое, чего не знал тогда, я знаю теперь. Я говорю, что помогу тебе, сестра, и Бог защитит нас, мы преуспеем.
— Ты думаешь? — прошептала она.
— Надеюсь, сестра.
— О! Говори, говори, умоляю тебя, скажи мне все, что ты знаешь
— Расскажи мне сначала, как ты жила после нашей раз луки, что ты делала, отчего ты вдруг исчезла, заставив нас предполагать, что ты умерла?
— К чему рассказывать тебе об этом, брат? Говори прежде ты.
— Нет, я хочу знать, что было с тобой и чего ради ты вдруг отказалась от света, чтобы похоронить себя в безвестности и уединении?
— Ты требуешь, чтобы я рассказала тебе об этом, брат?
— Я очень хочу этого, Клара, расскажи мне все, не думай, чтобы мною двигало пустое любопытство, мне нужно знать твою жизнь, чтобы утешить тебя.
— Задача трудная, брат. Ах! Ничто на свете не может утешить мать в потере ее ребенка.
— Бедная сестра!
— А что мой отец? — внезапно спросила она чуть слышно.
— Он жив, — ответил дон Санчо, — и живет, окруженный всеобщим уважением и осыпанный почестями.
— Да-да, — сказала она со вздохом, — так и должно быть. Вспоминает ли он хоть иногда о своей дочери?
— Никогда твое имя не срывалось с его губ; он считает тебя умершей.
— Тем лучше! — заметила она. — Может быть, эта уверенность сделает его снисходительнее к невинному, которого он преследует, ведь одной жертвы должно быть для него недостаточно.
— Ты не знаешь нашего отца, бедная, милая Клара, если тешишь себя этой мыслью. У него железное сердце и неумолимая душа, его ненависть так же сильна ныне, как и двадцать лет тому назад. Герцог Пеньяфлор не прощает, он осуществляет свое мщение с жаром и упорством, которые только усиливаются от затруднений и препятствий, а не слабеют.
— Ах! Я знала все это, однако не смела думать, чтобы это было правдой… Где он? Конечно, в Испании?
— Нет, он одновременно со мной приехал в Америку; он находится теперь в Панаме, но, кажется, не останется там.
— В Америке? Зачем он сюда приехал?
— Попробует в последний раз сделать попытку отомстить, сестра.
— Но что он намерен делать?
— Не беспокойся, я скажу тебе об этом или, по крайней мере, открою тебе все, что мог уловить из темного заговора, который он составил с ужасающим искусством и который, если Господь не помешает ему, должен неминуемо принести ему успех, так хорошо он все продумал.
— Боже мой! Боже мой! — прошептала донна Клара, сложив руки с мольбой.
— Теперь твоя очередь, сестра, говори, я слушаю тебя.
— Что мне сказать тебе, Санчо? Жизнь такого жалкого существа, как я, не представляет никакого интереса… Отвергнутая отцом, презираемая любимым человеком, изгнанная из общества, тайно обвинявшего меня в смерти мужа, лишенная своего ребенка, который составлял для меня все, не сожалея о прошлом, не надеясь на будущее, я скрылась в уединении; на какое-то мгновение я струсила и хотела умереть, но Господь помог мне, у меня оставалась цель: отыскать моего ребенка, получить прощение человека, единственного, кого я любила и который, как и другие, считал меня виновной, и я решилась жить. Однажды вечером — не знаю, помнишь ли ты, брат, ты тогда отлучился из дворца, приглашенный, кажется, на обед — я осталась одна. Меры предосторожности мной были приняты заранее; я вышла из дворца и уехала из Санто-Доминго, решив никогда больше не возвращаться; меня провожал один человек, ты его знаешь, это Бирбомоно — он один остался верен мне в несчастье, его преданность не изменяла мне никогда, его уважение ко мне осталось прежним, поэтому я не имею от него тайн, он разделял мои радости и горести, он уже не слуга мой, а друг.
