— Сударыня, — сказал он своей спутнице, — уже светает; примите мой совет: остановимся здесь — лошади устали, да и нам необходимо отдохнуть.
— Реми, — ответила дама, — вы напрасно стараетесь притвориться передо мной. Вы чем-то встревожены.
— Да, состоянием вашего здоровья, сударыня: поверьте мне, не по силам женщине такое утомительное путешествие. Я сам едва…
— Поступайте так, как найдете нужным, — ответила Диана.
— Так вот, давайте въедем в этот переулок, в конце которого мерцает фонарь, — это знак, по которому узнают гостиницы; поторопитесь, прошу вас.
— Стало быть, вы что-нибудь услыхали?
— Да, как будто конский топот. Правда, мне думается, я ошибся, но на всякий случай я чуть задержусь, чтобы удостовериться, обоснованны мои подозрения или нет.
Диана пришпорила своего коня и направила его в длинный извилистый переулок. Реми дал ей проехать, спешился и отпустил поводья своего коня, который, разумеется, тотчас последовал за конем Дианы.
Сам Реми притаился за придорожной тумбой и стал ждать.
Диана постучалась в дверь гостиницы, за которой, по стародавнему фламандскому обычаю, дремала широкоплечая служанка с мощными дланями.
Служанка тотчас же отперла входную дверь и радушно встретила путешественника или, вернее, путешественницу. Затем она открыла лошадям широкие сводчатые ворота, куда они вбежали, почуяв конюшню.
— Я жду своего спутника, — сказала Диана, — дайте мне посидеть у огня; я не лягу, пока он не придет.
Тем временем Реми подстерегал всадника, о присутствии которого его предупредил конский топот на дороге.
Реми видел, как тот доехал до переулка и, заметив фонарь, замедлил шаг; очевидно, он колебался — продолжать ли ему путь или направиться к гостинице.
Реми схватился за нож.
«Да, это он, — сказал себе верный слуга. — Он здесь, в этом краю, он снова следует за нами. Что ему нужно?»
Всадник скрестил руки на груди; лошадь тяжело дышала, вытягивая шею.
Он безмолвствовал; нетрудно было угадать, что он спрашивал себя, повернуть ли ему назад, скакать ли вперед или же постучаться в гостиницу.
— Они поехали дальше, — вполголоса молвил путник. — Что ж, надо ехать!
И, натянув поводья, он продолжал путь.
«Завтра, — мысленно решил Реми, — мы поедем другой дорогой».
Он присоединился к Диане, с нетерпением ожидавшей его.
— Ну что, — шепотом спросила она, — нас кто-то выслеживает?
— Никто, я ошибся. На дороге нет никого, кроме нас, вы можете спать совершенно спокойно.
— О! Мне не спится, Реми, вы это знаете.
— Так, по крайней мере, поужинайте, сударыня, вы и вчера ничего не ели.
— Охотно, Реми.
Снова разбудили несчастную служанку; она отнеслась к этому так же добродушно, как в первый раз; узнав, что от нее требуется, она вынула из буфета окорок ветчины, жареного зайца и варенье. Затем она принесла кувшин пенистого пива. Реми сел за стол рядом со своей госпожой, взял хлеба и не спеша стал есть его, запивая пивом.
— А мясо? — спросила служанка. — Что ж вы мясо не берете, сударь?
— Спасибо, дитя мое, не хочу.
Служанка всплеснула руками, выражая этим изумление, которое ей внушала необычная умеренность незнакомца.
Сообразив, что в этом жесте служанки есть и некоторая досада, Реми бросил на стол серебряную монету.
— О господи, — воскликнула служанка, — мне столько не нужно, с вас всего-то следует шесть денье за двоих!
— Оставьте себе эту монету, милая, — сказала путешественница. — Мы оба, брат и я, едим мало, но вовсе не хотим уменьшить ваш доход.
— Скажите, дитя мое, — спросил Реми, — есть ли проселочная дорога отсюда в Мехельн?
— Есть, сударь, но очень плохая; зато… большая дорога очень хороша.
— Знаю, дитя мое, знаю. Но мне нужно ехать проселочной.
— Ну что ж… я только хотела вас предупредить, сударь, потому что ваш спутник женщина, и эта дорога для нее будет вдвойне тяжела, особенно сейчас.
— Почему же, дитя мое?
— Потому что этой ночью тьма-тьмущая народа из деревень и поселков отправляется в ближайшие окрестности Брюсселя.
— Кто же переселяется?
— Да все те, что живут в деревнях, поселках, городках, где нет ни плотин, ни укреплений.
— Странно все это, — молвил Реми.
— Мы тоже уедем на рассвете, — продолжала служанка, — из нашего города все уедут. Вчера в одиннадцать часов вечера весь скот по каналам и проселочным дорогам погнали в Брюссель; вот почему на той дороге, о которой я вам сказала, сейчас, наверно, страх сколько набралось лошадей, подвод и людей.
— Почему же они не идут большой дорогой?
— Не знаю: таков приказ.
Реми и его спутница переглянулись.
— Но мы-то можем ехать проселочной дорогой? Ведь мы держим путь в Мехельн!
— Думаю, что да, если только вы не предпочтете отправиться, как и все, в Брюссель.
Реми взглянул на свою спутницу.
— Нет, нет, мы сейчас же поедем в Мехельн! — воскликнула Диана, вставая.
Реми еще не расседлал лошадей; он помог своей спутнице вдеть ногу в стремя, затем сам вскочил на коня — и рассвет уже застал их на берегу Диле.
IV. Объяснение
Опасность, тревожившая Реми, была вполне реальна, так как узнанный им ночью всадник, отъехав на четверть лье от Вильворда и никого не увидав на дороге, убедился, что те, за кем он следовал, остановились в этом городке.
Он не повернул назад, вероятно, потому, что следить за обоими путниками он старался по возможности незаметно, а улегся в клеверном поле, предварительно поставив своего коня в один из тех глубоких рвов, которыми во Фландрии разграничивают пастбища.
Благодаря этой уловке он рассчитывал все видеть, сам оставаясь невидимым.
Этот молодой человек, которого читатель несомненно узнал, был все тот же Анри дю Бушаж, волею рока снова столкнувшийся с женщиной, от которой поклялся бежать.
После своей беседы с Реми у порога таинственного дома — иначе говоря, после крушения всех своих надежд — Анри вернулся в особняк Жуаезов с твердым намерением расстаться с жизнью.
Во Фландрии шла война; брат Анри, адмирал де Жуаез, командовал флотом и мог доставить ему возможность достойно уйти из жизни. Анри не долго думал: вечером следующего дня, спустя двадцать часов после отъезда Реми и его госпожи, он отправился в путь.
В письмах из Фландрии говорилось о предстоящем штурме Антверпена. Анри надеялся поспеть вовремя. Ему приятно было думать, что он по крайней мере умрет со шпагой в руке, в объятиях брата, под сенью французского знамени.
