— Это она, мы их накрыли! — крикнул он и бросился в комнаты.
Комиссар, сняв шляпу, последовал за ним. Мадлена с растерянным видом шла сзади и освещала им путь.
В столовой на неубранном столе бросались в глаза остатки обеда: бутылки из-под шампанского, початая миска с паштетом, остов курицы и недоеденные куски хлеба. На буфете на двух тарелках высились груды раковин от устриц.
В спальне царил разгром. На спинке стула висело женское платье, ручку кресла оседлали брюки. Четыре ботинка, два больших и два маленьких, валялись на боку возле кровати.
Кто бы ни проспал ночь в этой типичной спальне меблированного дома с ее заурядной обстановкой, кто бы ни провел всего один день или целых полгода в этом общедоступном жилище, где стоял омерзительный приторный смрад гостиницы, смрад, исходивший от стульев, стен, тюфяков, занавесок, — все оставляли здесь свой особый запах, и этот запах человеческого тела, смешавшись с запахом прежних постояльцев, в конце концов превратился в какое-то странное, сладковатое и нестерпимое зловоние, пропитывающее любое из подобных учреждений.
Камин загромождали тарелка с пирожными, бутылка шартреза и две недопитые рюмки. Фигурку бронзовых часов прикрывал цилиндр.
Комиссар живо обернулся и в упор посмотрел на Мадлену.
— Вы и есть госпожа Клер-Мадлена Дю Руа, законная супруга присутствующего здесь публициста, господина Проспера-Жоржа Дю Руа?
— Да, — отчетливо, хотя и сдавленным голосом произнесла Мадлена.
— Что вы здесь делаете?
Она не ответила.
— Что вы здесь делаете? — повторил полицейский чин. — Вы не у себя дома, а в меблированных комнатах, и при этом почти раздеты. Зачем вы сюда пришли?
Он ждал ответа. Но Мадлена хранила упорное молчание.
— Раз вы не сознаетесь, то мне придется выяснить это самому, — сказал комиссар.
На кровати сквозь одеяло проступали очертания человеческого тела.
Комиссар подошел.
— Милостивый государь! — окликнул он.
Лежавший в постели человек не пошевелился. По-видимому, он лежал лицом к стене, спрятав голову под подушку.
Полицейский чин, дотронувшись до того, что должно было быть плечом, заявил:
— Милостивый государь! Прошу вас, не вынуждайте меня прибегать к насилию.
Но закутанное тело лежало неподвижно, как мертвое.
Тогда Дю Руа подскочил к кровати, сдернул одеяло, сбросил подушки и увидел мертвенно-бледное лицо Ларош-Матье. Он нагнулся к нему и, содрогаясь от желания схватить его за горло и задушить, проскрежетал:
— Имейте, по крайней мере, смелость сознаться в собственной низости.
— Кто вы? — спросил блюститель порядка.
Оторопелый любовник молчал.
— Я, полицейский комиссар, требую, чтобы вы назвали себя.
— Да отвечайте же, трус, иначе я сам скажу, кто вы такой! — трясясь от бешенства, крикнул Дю Руа.
— Господин комиссар! — пробормотал лежавший в постели человек. — Не позволяйте этому субъекту оскорблять меня. С кем я имею дело: с вами или с ним? Кому я должен отвечать: вам или ему?
У него, видимо, пересохло в горле.
— Мне, только мне, — сказал полицейский чин. — Я вас спрашиваю: кто вы такой?
Любовник молчал. Натянув одеяло до подбородка, он растерянно оглядывался по сторонам. Его маленькие закрученные усики казались совершенно черными на помертвелом лице.
— Так вы не желаете отвечать? — продолжал комиссар. — Тогда я вынужден буду арестовать вас. Во всяком случае, вставайте. Я вас допрошу, когда вы оденетесь.
Тело задвигалось в постели, губы прошептали:
— Но я не могу встать при вас.
— Почему? — спросил блюститель порядка.
— Потому что… потому что… я совсем голый, — запинаясь, ответил тот.
Дю Руа усмехнулся и, подняв с полу сорочку, швырнул ее на кровать.
— Ничего!.. Поднимайтесь!.. — крикнул он. — Если вы могли раздеваться при моей жене, то одеться при мне — это уж вам ничего не стоит.
С этими словами он повернулся к нему спиной и отошел к камину.
Мадлена оправилась от смущения: она понимала, что все погибло, и готова была на любую, самую резкую выходку. Лицо ее приняло вызывающее выражение, глаза сверкали дерзким огнем. Скомкав клочок бумаги, она, точно для приема гостей, зажгла все десять свечей в аляповатых канделябрах, стоявших по краям камина. Затем прислонилась к его мраморной доске и, протянув босую ногу к догоравшему пламени, отчего сзади у нее приподнялась юбка, которая едва держалась на ней, достала из розовой коробочки папиросу и закурила.
Комиссар, в ожидании, пока ее соучастник встанет с постели, снова подошел к ней.
— Часто вы этим занимаетесь, милостивый государь? — с заносчивым видом спросила она.
— Стараюсь как можно реже, сударыня, — вполне серьезно ответил он.
Она презрительно усмехнулась:
— Очень рада за вас, занятое не из почтенных.
Она делала вид, что не замечает своего мужа.
Лежавший в постели господин тем временем одевался. Он натянул брюки, надел ботинки и, напяливая жилет, подошел к ним.
Полицейский чин обратился к нему:
— Теперь, милостивый государь, вы скажете мне, кто вы такой?
Тот не ответил.
— В таком случае я вынужден арестовать вас, — сказал комиссар.
— Не трогайте меня! — неожиданно завопил господин. — Моя личность неприкосновенна.
Дю Руа подлетел к нему с таким видом, точно хотел сбить его с ног.
— Вас застали с поличным… с поличным… — прошипел он. — Я могу вас арестовать при желании… да, могу.
И срывающимся от волнения голосом выкрикнул:
— Это Ларош-Матье, министр иностранных дел!
Полицейский комиссар попятился от неожиданности.
— В самом деле, милостивый государь, скажете вы мне наконец, кто вы такой? — растерянно пробормотал он.
Тот собрался с духом и во всеуслышание заявил:
— На сей раз этот подлец не солгал. Я действительно министр Ларош-Матье.
И, показав пальцем на грудь Жоржа, где, точно отблеск, горело красное пятнышко, добавил:
— И я еще дал этому мерзавцу орден, который он носит на фраке!
Дю Руа смертельно побледнел. Он сделал одно быстрое движение — и вырванная из петлицы лента, язычком пламени изогнувшись в воздухе, полетела в камин.
— Вот чего стоят ордена, которые дают такие прохвосты, как вы.
Они стояли друг против друга, стиснув зубы, сжав кулаки, задыхаясь от бешенства: один — худощавый, с встопорщенными усами, другой — толстый, с усиками, закрученными в колечки.
Комиссар сейчас же стал между ними.
— Вы забываетесь, господа, ведите себя прилично!
Они молча отвернулись. Мадлена, не двигаясь с места, все еще покуривала и улыбалась.
— Господин министр! — начал полицейский чин. — Я застал вас наедине с присутствующей здесь госпожой Дю Руа: вы лежали в постели, она почти раздета. Ваше платье разбросано в беспорядке по комнате. Все это доказывает факт прелюбодеяния. Вы не можете спорить против очевидности. Что вы на это скажете?
— Мне нечего сказать, исполняйте свой долг, — пробормотал Ларош-Матье.
Комиссар обратился к Мадлене:
— Признаете ли вы, милостивая государыня, что этот господин — ваш любовник?
— Я не отрицаю, он мой любовник! — вызывающе ответила она.
— Этого достаточно.
Блюститель порядка записал еще некоторые данные о состоянии квартиры и о расположении комнат. Министр между тем кончил одеваться, перекинул пальто на руку, взял шляпу и, когда комиссар отложил перо, спросил:
— Я вам еще нужен? Что я должен делать? Мне можно уйти?..
Дю Руа повернулся к нему и, нагло улыбаясь, сказал:
— А, собственно говоря, зачем? Мы кончили. Можете снова лечь в постель, милостивый государь. Мы оставляем вас одних.
Дотронувшись пальцем до рукава полицейского комиссара, он прибавил:
— Идемте, господин комиссар, нам здесь нечего больше делать.
Блюститель порядка, слегка удивленный, последовал за ним. Но у порога комнаты Жорж остановился, чтобы пропустить его вперед. Комиссар из вежливости отказался.
— Проходите же! — настаивал Жорж.
— После вас, — сказал комиссар.
Тогда журналист поклонился, почтительно-насмешливым тоном проговорил:
— Теперь ваша очередь, господин полицейский комиссар. Здесь я почти у себя дома.
И осторожно, с нарочито скромным видом затворил за собой дверь.
Час спустя Жорж Дю Руа входил в редакцию «Французской жизни».
Вальтер был уже там, — «Французская жизнь», получившая за последнее время широкое распространение и немало способствовавшая успеху все разраставшихся операций его банка, по-прежнему выходила под его неослабным наблюдением и руководством.
Издатель поднял на него глаза:
— А, это вы! Что это у вас такой странный вид? Почему вы не пришли к нам обедать? Вы сейчас откуда?
