– Тиран-справедливый требует к себе заключенного номер 6789421, – гаркнул он. – Переодевайтесь.
Удалов послушно переоделся. Наверное, тиран забыл, что Удалов еще свободный, придется напомнить.
Когда Удалов с генералом проходили через холл, из-за колонны выскользнула девица легкого поведения.
– Здравствуй, – сказала она. – Наша фирменная одежда тебе к лицу. А я достала керосину. Тридцать гекалитров. До Альдебарана должно хватить.
Она была славной девушкой. И бескорыстной. Удалов пожелал ей скорейшего освобождения и счастья в личной жизни.
Договорились, что керосин девица подвезет к кораблю. Потом Удалов вернулся к генералу, и они поехали в резиденцию.
– Как вчера прошли аресты? – спросил Удалов. – Удачно?
– Как положено, – сухо ответил генерал.
Они вышли на знакомый газон.
Середина его была обнесена решеткой. Внутри ее размещались письменный стол и золотое кресло. За столом сидел тиран в красивом мундире и что-то писал. На остальной территории газона, отошедшей теперь к концлагерю, резвились дети и загорали заключенные няни.
Удалов остановился у входа в клетку.
– Заходи, – узнал его тиран. – Почувствуй себя свободным человеком. Ты уж прости, но мне пришлось тебя осудить. Все-таки нарушение границы зоны – серьезное преступление.
– Что же получается? – спросил Удалов. – Вы теперь один на свободе остались?
– Да! – твердо ответил тиран.
– Тогда я пошел, – сказал Удалов.
Тиран сильно гневался вслед, но покинуть свободную клетку не решился.
Лагерную одежду с номером 6789421 Удалов оставил себе на память.
1988 г.
ТИТАНИЧЕСКОЕ ПОРАЖЕНИЕ
Удалов вошел в кабинет к Николаю Белосельскому. Вернее, ворвался, потому что был вне себя.
– Коля! – воскликнул он с порога. – Я больше не могу.
Предгор Белосельский отложил карандаш, которым делал пометки на бумагах, пришедших с утренней почтой, ласково улыбнулся и спросил:
– Что случилось, Корнелий?
Когда-то предгор учился с Удаловым в одном классе, и их дружеские отношения, сохранившиеся в зрелые годы, не мешали взаимному уважению и не нарушали их принципиальности.
– Я получил сегодня утром восемь новых форм отчетности, четыре срочные анкеты по шестьсот пунктов в каждой, не считая сорока трех прочих документов и инструкций.
С этими словами Удалов поставил на стол предгора объемистый портфель, щелкнул замками, наклонил, и гора бумаг вывалилась на стол.
– Ну чем я могу тебе помочь, – вздохнул Белосельский, который сразу все понял. – Я сам завален бумагами – работать некогда.
– Так мы перестраиваемся или не перестраиваемся? – спросил Удалов. – Неужели ты не понимаешь, Коля, что бюрократы нас скоро погребут под бумагами? Бумаги нужны им для того, чтобы оправдать свое бессмысленное существование. А мы терпим.
– Мы боремся, – сообщил Белосельский. – Три дня назад мы уговорили Горагропром сократить на шесть процентов квартальную отчетность. После долгого боя они согласились.
– Ну и что?
– А то, что оставшиеся девяносто четыре процента они увеличили втрое в объеме.
– Надо разогнать.
– Мы не можем разогнать, – сказал Белосельский. – Все наши организации подчиняются вышестоящим организациям, а все вышестоящие организации подчиняются очень высоко стоящим организациям, и так до министерств…
– Тогда подаю заявление о пенсии, – заявил Удалов. – Я уже три дня не был на стройплощадке. У меня рука сохнет.
– Так не пойдет, – сказал Белосельский. – Своим капитулянтским шагом ты лишаешь меня союзников. Мы должны думать, а не плакать.
– Тогда думай! – закричал Удалов. – Тебя же для этого сделали городским начальником.
– Если бы я знал! – с тоской произнес Белосельский и, подойдя к окну, вжался горячим лбом в стекло. Ему хотелось плакать.
– Простите, друзья, – раздался голос от двери. Там стоял незаметно вошедший в кабинет профессор Лев Христофорович Минц.
– Заходите, Лев Христофорович, – откликнулся Белосельский. – Беда у нас общая, хоть от вас и далекая.
– Я все слышал, – сказал Минц. – Но не понимаю, почему такая безысходность?
– Бюрократия непобедима, – ответил Белосельский.
– Вы не правы. К этой проблеме надо подойти научно, чего вы не сделали.
– Но как?
– Отыскать причинно-следственные связи, – пояснил профессор. – К примеру, если я собираюсь морить тараканов, я первым делом выявляю круг их интересов, повадки, намерения. И после этого бью их по самому больному месту.
– Так то ж тараканы! – воскликнул Удалов.
– А тараканы, должен вам сказать, Корнелий Иванович, не менее живучи, чем бюрократы.
– Что же вы предлагаете? – спросил Белосельский.
– Я предлагаю задуматься. В чем сила бюрократа?.. Ну? Ну?
Друзья задумались.
– В связях, – произнес наконец Белосельский.
– В нежелании заниматься дедом, – сказал Удалов.
– Все это правильно, но не это главное. Объективная сила бюрократии заключается в том, что она владеет бумагой. А бумага, в свою очередь, имеет в нашем обществе магическую силу. Особенно если она снабжена подписью и печатью. При взгляде на такую бумагу самые смелые люди теряют присутствие духа, цветы засыхают, заводы останавливаются, поезда сталкиваются с самолетами, писатели вместо хороших книг пишут нужные книги, художники изображают на холстах сцены коллективного восторга, миллионы людей покорно снимаются с насиженных мест и отправляются в теплушках, куда велит бумага…
– Понял, – перебил профессора Удалов. – Нужно запретить учить будущих бюрократов читать и писать. Оставим их неграмотными!
– Они уже грамотные, – сказал Белосельский.
А Минц добавил:
– К тому же бюрократами не рождаются, ими становятся. И опять же по велению бумаги. Потому я предлагаю лишить нашу бюрократию бумаги!
– Как так лишить? – удивился Белосельский.
– Физически. Не давать им больше бумаги. А не будет бумаги, им не на чем будет писать инструкции и запреты, а вам не на чем будет составлять для них отчетность.
– Но как?
– Вы не можете закрыть все учреждения, вы не можете выгнать бюрократов на улицу. Но в вашей власти отказать им в бумаге. Вся власть Советам!
Слова мудрого Льва Христофоровича запали Белосельскому в душу. Не сразу, а собрав вокруг себя сторонников, обдумав процедуру, он издал указ, радостно встреченный всем населением.
«Отныне и навсегда ни одно учреждение города Великий Гусляр не имеет права держать в своих стенах никакой бумаги, кроме туалетной и предназначенной для написания заявления об уходе (по листку на каждого чиновника)».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
