лунный свет, держа халлиган двумя руками на уровне бедер, показывая тем самым решительность своих намерений.
Фарма оглядывает ее, издает смешок и наклоняется, чтобы вытащить одну из стрел из земли, куда он ее только что загнал, и в этот момент мне приходит в голову ужасно дурной флешбэк, подходящий для этого момента, в котором он – один из неуклюжих провинциальных киллеров из слэшера «Перед самым рассветом», только эта версия так и не была снята, хотя сценарий был написан, и в нем происходила воистину демоническая фигня, а Фарма был в ней кем-то вроде привратника, марионетки, которую зло выставляет на обозрение, чтобы завлечь нас назад, в эту вонючую пасть.
А я не Конни и не Констанс, я никогда не могла засунуть руку в глотку Фармы, чтобы его жизнь пульсировала в моем горле.
Но я понимаю, что Лета собирается попробовать.
– Нет, Лит, – говорю я ей, но она стряхивает мою руку и делает шаг вперед.
Фарма уже вытащил стрелу, вставил ее в арбалет и целится в ожидании Леты.
– Где она? – тихим и ровным голосом говорит Лета, голосом, из которого так и сочится угроза. – Где Эди?
Первым своим шагом она переступает через какое-то маленькое мертвое животное, а следующим – через одеревеневший каркас самца лося.
– Что? Откуда ты… – говорит Фарма, глядя себе на ноги, на маленькую могилу, на которой он стоит. Его нога поднимается, словно грязь под ней слегка, самую чуточку, шевельнулась.
А потом, быстро вскинув арбалет, он выпускает стрелу.
Лета, чьи рефлексы последней девушки ничуть не уступают рефлексам того чувака на лестнице в «Последнем экзамене», ударом халлигана отбрасывает стрелу в сторону, и ее свистящий наконечник проскальзывает по моему плечу.
Горячая кровь течет у меня по спине, под резинку штанов, и я падаю на колени, ребро или что-то такое вонзается мне в бедро, и, и…
Ничего из этого не получается, да?
Лета ускоряет шаг, ноги у нее такие же, как и всегда, но теперь они из стали, это столбы, сминающие на своем пути кости и гниль, и… нет, не коготь ли вырастает из ее левой ноги? Ей в обувку воткнулась кость, но она ничего не чувствует, все ее мысли об Эди.
Фарма, перепуганный тем, как она сбила стрелу его арбалета, отбросил его в сторону.
Вместо того чтобы собирать стрелы и заряжать арбалет – у него нет на это времени, – он отползает со словами:
– Не подходи! Это не твое! Здесь я живу, а не ты!
И теперь Лета пускается бегом, настоящий чертов терминатор, если бы он существовал, она работает руками, груз халлигана для нее ничто.
Фарма скрывается за дверью, в темноте своей хижины, а я отсчитываю десятые доли секунды, которые остаются Лете, перед тем как нырнуть внутрь следом за ним, но, но…
Она останавливается там, где только что стоял Фарма?
Я стою, пытаюсь увидеть новый рот, кричащий на моем плече – насколько он глубок? – но моя шея шлет электрический заряд в мой позвоночник, сообщая о своем движении, а это означает: что-то случилось. Но по крайней мере это случилось со стороны больной руки, а значит, я могу зажать плечо здоровой рукой, не допустить попадания воздуха.
Я обхожу мертвых животных, громада лося подобна турникету, впускающему меня прямиком к ужасу, и когда я наконец останавливаюсь рядом с Летой, которая беззвучно плачет, у меня вырывается:
– Ой.
Вторая туфелька Эди.
Подошва пробита стрелой, прошедшей через нее вплоть до пластикового оперения.
Это надгробье Эди, да?
Я обхватываю Лету окровавленной рукой, прижимаю ее к себе.
Ее трясет от горя. А ее ярость настолько бездонна – я не уверена, может ли столько ярости уместиться в одном теле.
– Это… это… – говорит она, но больше не способна выдавить ни слова.
«Это несправедливо, это неправильно, невозможно, чтобы это случилось», – все эти слова подойдут.
– Я знаю, знаю, – говорю я и слизываю собственные слезы с верхней губы.
Они соленые и теплые, и я их ненавижу.
Лета падает на колени, заводит пальцы в разворошенную землю, выкидывает ее на поверхность, действует все быстрее и быстрее, пока я не опускаюсь на эту маленькую могилу так, что мои колени не позволяют Лете докопаться до конца.
– Тебе не нужно это видеть, – говорю я ей.
– Моя детка, моя маленькая девочка, – говорит она, я даже не знаю как. – Зачем… зачем он это, зачем?..
У меня нет ответов. Кроме того, что он никогда так не поступал, по крайней мере, пока я позволяла ему держать свои идиотские маленькие камеры в городе на всех потолках.
Я знаю, что после этого, после всех похорон я вернусь в лес и больше никогда отсюда не выйду.
Айдахо, ты победил, можешь меня забрать.
Мистер Холмс, дальше я пойду без вас, договорились?
И к тебе это тоже относится, Харди. И к тебе, мама.
Это я сотворила здесь все зло, все плохое. Ничто из этого не произошло бы без меня.
Так что и платить за это должна только я. Одна я.
Ты победила, Синнамон Бейкер. Ты победила, Терра-Нова. Ты победил, Фарма. Больше взять нечего. Ничего не осталось. Я больше никогда не смогу взглянуть в глаза своей лучшей подруге. Мне ничего не осталось.
Когда-то всех жертв убийства хоронили здесь, где-то здесь.
Думаю, пришло мое время присоединиться к ним.
Стрела арбалета должна была пролететь на пять дюймов ниже, не так ли? И тогда мою голову пригвоздили бы к дереву, и все было бы в порядке, и мне не пришлось бы узнать о смерти маленькой девочки, о ее смерти еще и еще раз, когда Фарма запускал стрелы арбалета в ее маленькое тело.
Я даже не хочу думать о ее последних мгновениях. О его руках на ней. О том, как он, вероятно, говорил ей, что все в порядке, все хорошо, все нормально.
Я ведь уже слышала это прежде.
– Посмотри, – говорит Лета, ее голос звучит по-мертвецки глухо, и я бездумно поворачиваю голову.
Эта могила находится в ряду десяти или двенадцати таких же могил, из каждой торчат самодельные маленькие кресты.
Я опускаю голову.
Могли ли мы не заметить исчезновения целой детсадовской группы? Как мог город не обратить на это внимания?
– Он, вероятно, выходил за ними, как на охоту, – решаюсь я сказать вслух. Фарма. Он, вероятно, похищал людей по всему штату, приносил их сюда.
И сколько это продолжалось? С тех пор… это продолжалось с того времени, как умер мой отец, да? Как я убила его?
