— Какого черта?! — заорал Анатольев. — Пленки мои! Я пострадал! Я стал жертвой террористов! Пуля, летевшая в основоположника, в гения, попала в меня!
— В вас?! Помилуйте!
— Да, в меня! В фигуральном смысле! Как духовный рикошет! Я стал жертвой грандиозного скандала! Я… Я… В конце концов, все, что сняла Эл… — Ожогин нахмурился. — …мадемуазель Оффеншталь за время пробега автоколонны, — мое!
— Но этих съемок не существует!
— То есть! — Анатольев вскочил, опрокинув плетеное кресло. — Вы уничтожили… уничтожили… бесценный… вы — преступник, милостивый государь! Да, преступник!
— Ничего я не уничтожал. Кадры, снятые во время автопробега, смонтированы в фильмовый материал, а смонтированный материал принадлежит «Новому Парадизу». Кроме того, мадемуазель Оффеншталь сделала за наш счет большую досъемку.
Анатольев упал в кресло и застонал. Ленни, едва сдерживаясь от смеха, глядела на него и — с удивлением и интересом наблюдала за Ожогиным. Впервые на ее глазах он вел дела, бился за свои права. Он весь подобрался, лицо его приобрело сонное выражение и в то же время стало жестким. Тон был неприятным — Анатольев ему не нравился. Видно было, что он не уступит ни сантиметра пленки.
«Что он там говорил, будто я распадаюсь на тысячи осколков и он никак не может понять, какая я настоящая? А сам-то? Только кажется монолитом». Она встала, подошла сзади к Ожогину и положила руки ему на плечи. Он накрыл ладонью ее руку и слегка похлопал, мол, не волнуйся.
— Послушайте, Анатольев! — звонко сказала Ленни. — Вы правда хотите прокатывать «Фантом…»? А на черта вам это надо?
— Что? — пискнул Анатольев.
— Я говорю — вы что, в Рязань поедете? Или в Казань? Будете по Ярославской губернии грязь лаковыми штиблетами месить? В постоялых дворах клопов давить? Вы в провинции бывали? Или думаете много заработать? Так я вас разочарую. Это не мелодрама «Раба любви, утомленная солнцем». Много не наскребете. Я вот что предлагаю. Пусть продюсэром будет господин Ожогин, а вас мы назначим художественным руководителем. Будете выполнять представительские функции. Поедете в Париж красоваться, шампанское пить. Соглашайтесь!
Теперь настала очередь Ожогина с изумлением смотреть на Ленни.
Анатольев оправил манжеты, встряхнулся, положил ногу на ногу и принял важный вид.
— Ну хорошо, — молвил он так, будто делал одолжение. — Я поеду в Париж. И, раз уж назрела такая необходимость, в Нью-Йорк и Лондон.
— Вот и славно, — сказала Ленни. — Вы где остановились, Анатольев?
— Я полагаю, господину Анатольеву удобней будет остановиться в городе, — по-прежнему неприятным голосом сказал Ожогин. — Всего хорошего, господин Анатольев. Рад был познакомиться. Формальности утрясете с моим секретарем Петром Трофимовым.
Ленни пошла провожать Анатольева до авто.
— Ну и гусь! — говорил Анатольев, опираясь на трость с истомленным видом. — Такой голову откусит и не поморщится! Он и тебя обдерет как липку. И что только тебя с ним связывает!
— Ничего особенного, — засмеялась Ленни. — Кроме клятвы в вечной любви и верности.
Когда она вернулась на террасу, Ожогин сидел, отвернувшись. Она тихо подошла и провела рукой по его волосам. Он мотнул головой.
— Да что с тобой сегодня? Если этот фрукт…
Он наклонил голову и выставил вперед крутой лоб.
— Ты не должна… Я не хочу… Тебе не надо ехать в Париж! С этим пшютом!.. Он тебя затаскает по вечеринкам!.. Не в твоем положении!.. Устанешь… И дорога… Трое суток… И до Москвы еще… Когда выставка? В сентябре? За два месяца до… до… В конце концов, это опасно! — глухим голосом отрывисто бросал он. — Прошу тебя!.. Нет, не слушай! Прости, милая! Прости. Я не имею права так говорить. Делай, как считаешь нужным. Я знаю, это так важно… так важно для тебя… Ты должна ехать! Непременно ехать! Я, конечно, поеду с тобой. Ни на минуту не оставлю тебя с этим… Возьмем купе-люкс… Может, и ничего… Обойдется… Но, скажи, неужели это правда так важно? Неужели нельзя не ехать? Я так боюсь! — выкрикивал он с отчаянием.
Она все ерошила и ерошила его волосы, улыбаясь лукавой улыбкой. Наклонилась и поцеловала его в макушку.
— Да я и не собиралась ехать, — спокойно проговорила она. — Что я, Парижа, что ли, не видала? Есть дела и поважнее.
Глава XI. Защита Эйсбара
Время стало двигаться по загадочным траекториям, более всего напоминающим Эйсбару странные углы: дни казались многообещающими и неожиданно быстро сходили на нет. Пятница сменяла вторник, как будто через среду и четверг время следовало без остановки. След Викентия простыл. Без него монтаж кружил на месте. Фильмовые перипетии накапливались у Эйсбара в голове и уже несколько подгнивали.
Однажды утром он поехал в Сокольники искать Жориньку. Автомобиль мчался вдоль извилистой набережной Яузы: черные изломы голых лип, вертикали труб и горизонтали фабричных корпусов темно-красного кирпича, туннели, в которые то и дело ныряло авто. Дорога напомнила Эйсбару о детективном сюжете, который крутился у него в голове. Выложенный из черного камня массивный дом прятался в леске.
На звонок вышел Жоринька. «Актер Актерыч», — усмехнулся Эйсбар. Жоринька выглядел на удивление авантажно: отмыт, волосы подстрижены и гладко зачесаны назад, в черном шелковом шлафроке, источает изысканный — лимонный — запах одеколона, с сигариллой в мундштуке.
— Сергей Борисович Эйсбар, гений русской кино-постановки! — провозгласил он, как будто Эйсбар ступал на подмостки, а в глубине комнат располагался невидимый пока партер.
— Что с вами, Жорж? — сухо спросил Эйсбар, сбивая пафос, прошел в гостиную и сел в кресло. Великолепный, однако, интерьер. Пятиметровый потолок с цветными витражами, черного дерева обивка стен и лестница, уходящая к внутреннему балкону, громадный камин. Как же клоун Александриди сподобился разместиться в эдакой роскоши?
— Со мной?! Со мной происходят дивные вещи, мой друг, — разглагольствовал меж тем Жоринька. — Сегодня позирую для скульптуры «ворона»-освободителя. Айда со мной? С вас тоже мерочку снимут! А?
— Какую мерочку, Жорж! Опять бредите?! Вы, полагаю, читали гнусный пасквиль в «Московском муравейнике»? Что за история? Откуда у них пленка из «Защиты Зимнего»? Что это значит?!
Жоринька дернул за настенный шнур, и в гостиную вплыла барышня с подносом, на котором красовались закуски и флакон с коньяком.
— Ты же режиссер, Серж, — сменил интонацию Жоринька. — Уткнулся в свои кадрики и не видишь, как над планетой встает черное солнце! Шикарное, как черный жемчуг. Мы очистим монументальный торс нашей державы от бессмысленных украшеньиц! Царствующие особы, их поклонники — все это пыль времен. Требуется мощная поступь — бум! бум! бум! Слышал про нового художника Александра Дейнеку? Вот кто умеет рисовать русских великанов! Если бы ты перенес его полотна на экран, Серж! О, какая бы это была сила! Есть люди, готовые финансировать… О-пс! — Он подхватил вилкой кусок лимона и, размахивая руками, начал разливать по стаканам коньяк и шмякать в тарелки куски нежной семги.
