Где-то близко, совсем рядом, прозвучал тихий голос Хела:
– Беги.
Араб задохнулся и метнулся вперед. Оступившись, он полетел в разверстую дыру глубокой шахты. Долгий и протяжный вопль несчастного глухо прозвучал в мертвой тишине, постепенно затихая, и замер окончательно, когда тело с приглушенным хрустом ударилось о дно пропасти.
Когда эхо от грохота падающих камней растаяло в воздухе, Хел прислонился к валуну и медленно глубоко вздохнул; рука его, в которой был зажат второй пистолет, бессильно повисла. Он сосредоточил все свое внимание на Даймонде, который стоял, пригнувшись, все так же неподвижно, окутанный завесой тумана.
После того как затих внезапный крик араба, тишина буквально оглушила Даймонда. Он порывисто дышал, стараясь делать это беззвучно, и отчаянно шарил глазами по ослепительной облачной занавеси, ощущая легкое покалывание и зуд во всем теле от предчувствия боли.
Прошли бесконечные десять секунд, и наконец Даймонд услышал приглушенный голос Хела:
– Ну что? Ты этого хотел, Даймонд? Вот видишь, твои геройские мечты, обычные грезы каждой посредственности, сбываются. Ковбой лицом к лицу с “йоджимбо”. Ну как, ты доволен?
Даймонд вертел головой во все стороны, отчаянно пытаясь определить, откуда доносится голос. Бесполезно! Он шел, казалось, со всех сторон.
– Позволь я помогу тебе, Даймонд. Ты находишься приблизительно в восьми метрах от меня. Но направление? В каком направлении?
– Ты можешь попытать счастья и выстрелить в меня, Даймонд. Возможно, тебе повезет.
Подняв свой тяжелый “Магнум”, Даймонд крепко сжал его обеими руками и выстрелил в туманное марево. Он стрелял влево, потом вправо, затем снова влево.
– Ты, проклятый сукин сын! – выкрикивал он, не переставая стрелять. – Проклятый, проклятый сукин сын!
Боек дважды щелкнул по пустоте.
– Сукин сын.
Даймонд тяжело опустил пистолет; все тело его еще продолжало дрожать от бессильного отчаяния и ненависти.
Хел дотронулся пальцем до своего уха. Оно было липким. Осколок, отлетевший от одного из валунов, оцарапал его. Он поднял второй крупнокалиберный пистолет и навел его на то место в тумане, откуда исходили быстрые, пульсирующие удары взволнованной ауры.
Затем остановился и опустил пистолет. К чему понапрасну тратить силы?
Неожиданно опустившийся на горы “уайтаут” нарушил все его планы, превратив акт очистительного возмездия в бойню загнанных в угол животных. Это не могло доставить удовлетворения, для этого не нужны были ни ловкость, ни мужество. Зная, что их будет трое и что они будут хорошо вооружены, Хел взял с собой только два пистолета, ограничив тем самым свои возможности двумя выстрелами. Он рассчитывал, таким образом, создать условия для борьбы, для схватки.
Но теперь? Этот полураздавленный, морально уничтоженный лавочник там, за завесой тумана? Он был слишком отвратителен даже для справедливого наказания.
Хел бесшумно двинулся прочь от валуна, оставив Даймонда, одинокого и помертвевшего от страха, дрожать в этом беспросветном белом мареве, ожидая, что вот-вот прогремит оглушительный выстрел, несущий ему смерть.
Затем Хел остановился. Он вспомнил, что Даймонд – слуга Компании, жалкий лакей, питающийся ее подачками. Хел подумал о нефтяных платформах, заражающих воды моря, о черных угольных шахтах, вгрызающихся в девственную землю, о нефтепроводах, проложенных через тундру, о заводах по переработке радиоактивных веществ. Ему вспомнилась старинная поговорка: “Кто должен брать на себя самое трудное? Тот, кто может”. Глубоко вздохнув, чувствуя, как тошнота подступает к горлу, Хел повернулся и поднял руку.
Крик Даймонда потонул в грохоте выстрела и раскатившемся по горам отзвуке. Сквозь разрывы в белой завесе Хел на мгновение увидел, как дергающееся, прошитое пулями тело Даймонда отбросило в клубящуюся белую мглу.
ШАТО Д’ЭШЕБАР
Положение Ханы было до предела уязвимым; ее единственным оружием в этой игре были сладострастные вздохи и пульсировавшие, то легкие, то более сильные сокращения влагалища; в этом она обладала удивительным мастерством, У Хела было большое преимущество – он мог отвлечься, сосредоточиться взглядом и мыслями на чем-нибудь другом; ему легче было сдерживаться еще и потому, что он очень осторожно контролировал каждое свое движение, так как позиция их была невероятно сложной, известной только посвященным, и малейшая ошибка могла привести их к физическому увечью. Несмотря на преимущество, он первый не выдержал, пробормотав: “Ты, дьяволенок!” сквозь стиснутые зубы.
Мгновенно, едва почувствовав, что он сдался, она отбросила все запреты и слилась с ним в торжестве оргазма, выплескивая свой восторг громкими, ликующими криками.
Несколько минут они лежали тихо, ласково и благодарно прильнув друг к другу; потом Хел улыбнулся и покачал головой:
– Похоже на то, что я опять проиграл.
– Именно на это и похоже. – Она радостно, озорно рассмеялась.
* * *
Хана сидела на пороге комнатки, устланной татами, лицом к истерзанному, обугленному саду; кимоно было спущено на бедра, оставив ее выше пояса обнаженной для нежного, возбуждающего массажа, служившего призом в этой игре. Опустившись перед ней на колени, Хел осторожно, едва касаясь, проводил кончиками пальцев по ее спине, вызывая мелкие волны дрожи и наслаждения, поднимавшиеся все выше к затылку и достигавшие самых корней волос.
Взгляд его был рассеянным, мускулы на лице расслабились; он дал свободу своим мыслям, позволив им блуждать в заоблачной дали горьковатой радости, смешанной с печалью, и грустного, умиротворяющего спокойствия. Прошедшей ночью он принял окончательное решение и был теперь вознагражден за это.
Долгие часы простоял он в одиночестве на коленях в своей Оружейной, размышляя над положением камней на доске, Было совершенно очевидно, что неизбежно, рано или поздно, Компания пробьет его тонкую, легкую броню. Или упорные поиски приведут их наконец к открытию, что де Ландэ умер, или факты, касающиеся убийства Кеннеди, потеряют в конце концов свою остроту и актуальность. И тогда они придут за ним.
Он мог бороться, мог обрубить множество цепких щупалец этой многоголовой гидры, но кончится тем, что они все-таки доберутся до него. Возможно, это будет что-либо глобальное и безликое, например бомба, а может быть, что-нибудь абсолютно нелепое, вроде шальной пули. Можно ли найти в этом хоть крупицу достоинства? Обрести шибуми?
Наконец, все журавли заключены в свои гнезда. Он будет жить в мире и любви с Ханой, пока они не придут за ним. Тогда он выйдет из игры. По собственной воле. Он сделает это своими руками.
Почти тотчас же, стоило ему только прийти к ясному пониманию своей позиции в игре и единственному пути, ведущему к ее достойному завершению, Хел ощутил, как годы копившегося в нем отвращения и ненависти спали с него, точно тяжкие оковы. Едва отделившись от будущего, прошлое превратилось просто в череду мелких, незначительных событий, никак не связанных с его душой и телом, переставших быть его неотъемлемой частью и не имеющих больше власти ранить его и причинять ему боль.
Внезапно ему захотелось заново пересмотреть свою жизнь, вновь увидеть те драгоценные частицы, которые он повсюду носил с собой. Уже глубокой ночью, под шелест теплого южного ветра, завывавшего под карнизом, он опустился на колени перед низеньким лакированным столиком, на котором находилось несколько вещей: шкатулки для го, которые подарил ему Кисикава-сан, и пожелтевший листок с выражениями официального соболезнования, с краями потертыми и обмахрившимися, оттого что его бесчисленное количество раз разворачивали и снова складывали. Это письмо, которое он унес тогда с вокзала Симбаси, было все, что осталось от благородного, полного непоколебимого чувства собственного достоинства старика, умершего ночью.
Все эти годы, пока Николая носило по Западному полушарию, он всегда и везде возил с собою три духовных якоря, спасавших его корабль от бурь, три маяка, всегда приводивших его в тихую гавань; ларец для го, в котором воплощалась для него вся его любовь, нежность и преданность своему названому отцу, выцветшее, пожелтевшее письмо, служившее для него символом несгибаемого японского духа, и сад – не тот сад, который уничтожили бандиты, но тот идеальный образ сада, который он носил в своей душе и бледным, несовершенным отражением которого был этот погубленный участок земли. Обладая тремя этими вещами, он чувствовал себя счастливым и очень богатым.
Мысли Николая, освободившись наконец от стягивавших их уз, скользили, свободно лавируя среди обрывков идей и воспоминаний, и вскоре, сам не заметив, как это случилось, он оказался на холмистом горном лугу, слившись воедино с шелестящей травой и золотистым солнечным светом.
Дома… После стольких лет скитаний.
