твои выдумки. Я своего согласия не давал.
— Неправда, Утер. Это ты предложил мне забрать ребенка.
— Ладно, я передумал, — прорычал он. — Тебе-то что? Какая твоя корысть?
— Такая: чтобы сын Аврелия, прямой потомок Константина, не умер, еще не живши. Утер, — продолжал я мягко, — он твой племянник. По всем законам земным и небесным убить дитя — величайшее преступление. Оно недостойно тебя, Утер, ведь ты оставил в живых Окту, сына врага. Как же ты убьешь сына своего брата, которого так любил?
Утер оскалился.
— Ты все выворачиваешь наизнанку!
— Я говорю чистую правду. Откажись от этого замысла! Если не ради ребенка, то ради себя. Не рассчитывай войти в Божий покой с таким пятном на душе.
Верховный король оставался глух. Расставив ноги и сдвинув губы, он угрожающе смотрел на меня. Да, он умел быть непреклонным.
— Зачем это тебе, Утер? Что ты выиграешь?
Он не ответил, потому что не знал. Однако он не сдавался.
— Ладно, — вздохнул я. — Хотелось тебя убедить, но ты не оставил мне выбора.
— И как же ты поступишь?
— Истребую награду, за которую ты поручился мне честью.
— Какую награду? — опасливо спросил он.
— В ту ночь, когда я вывел Игерну из крепости, ты обещал исполнить любое мое желание. «Хоть полкоролевства», — сказал ты. Я свою часть выполнил и ничего тогда не попросил. Теперь я заберу свою плату.
— Ребенка? — не поверил Утер. Он начисто позабыл про свое обещание и только теперь вспомнил.
— Да, ребенка. Я требую в награду его.
Утер был побежден и знал это, однако все еще не сдавался.
— Ну ты и хитрец. — Он взглянул мне прямо в лицо. — А если я откажусь?
— Что ж, откажись — и навсегда потеряешь честь и уважение к себе. Твое имя станет проклятием. Ты никогда больше не посмеешь повелевать людьми. Рассуди, Утер, стоит ли того убийство беспомощного младенца.
— Ладно! — Он едва не лопался от ярости. — Забирай! Забирай ребенка и покончим с этим!
В этот миг вошел Пеллеас с кувшином меда, кубками, хлебом и сыром. Все это он поставил на стол и начал разливать мед.
— Мяса я не нашел, — сказал он. — Поварня пуста.
— Довольно и этого, Пеллеас, спасибо. — Я повернулся к Утеру и протянул ему кубок.
— Я принимаю твою награду, Утер. Расстанемся друзьями.
Верховный король промолчал, но принял одной рукой кубок, другой ломоть хлеба. Мы вместе выпили и поели. Утер немного успокоился. Однако, когда ушло сознание вины и гнев, пришел стыд. Король сел в кресло. Им овладело отчаяние.
Чтобы отвлечь его внимание, я сказал:
— Интересно, что стало с медведем? Может быть, стоит пойти посмотреть.
Мы вышли через пустой зал на улицу. На дворе было неестественно тихо. Собаки уже не лаяли, и я решил, что медведя убили. Однако нет, он был жив. Его загнали в угол крепостной стены. Здесь, окруженный факелами и копьями, зверь стоял на задних лапах, вскинув передние, шерсть у него на загривке поднялась дыбом, клыки скалились, глаза поблескивали в алом свете факелов.
Великолепный зверь: загнанный в угол, но не побежденный!
Утер увидел медведя и разом переменился. Он замер на месте, пристально глядя на зверя. Что он там увидел, не знаю. Однако когда он двинулся снова, то казалось, что он идет во сне: медленно, плавно, он прошел сквозь круг людей и направился к зверю.
— Стойте, государь! — закричал один из его предводителей. Бросив копье, он схватил Верховного короля и потянул назад.
— Тише! — прошипел я. — Пусти его!
Я ощущал близость Иного Мира. Очертания стали четче: я видел восходящую луну, медведя, воинов с факелами, Утера, сверкающие наконечники копий, звезды, Пеллеаса, темную каменную стену, мостовую под ногами, замолкших псов...
Это был сон и более чем сон. Сон стал явью или явь — сном. Такое случается редко, и кто ответит, где правда? Видевшие потом изумленно качали головами, а не видевшие поднимали их на смех — что, мол, такое плетете. Это нельзя было пересказать!
Утер отважно шагнул к медведю, и тот, нагнув голову, опустился на передние лапы. Верховный король протянул руку, и медведь, словно узнав хозяина, ткнулся носом ему в ладонь. Другой рукой Утер погладил его по огромной башке.
Люди застыли в изумлении: их повелитель и дикий зверь поздоровались, словно старые друзья. Может быть, в каком-то необъяснимом смысле это так и было.
Не знаю, отдавал ли Утер отчет в своих действиях — потом он почти ничего не сумел вспомнить. Однако они простояли так несколько мгновений, затем Утер опустил руку и отвернулся. Один из псов зарычал и кинулся вперед, вырвав поводок у опешившего хозяина. Медведь вскинулся и махнул лапой. Пес полетел прочь с переломанным хребтом, визжа от боли.
Вой изувеченной собаки прервал сон. Остальные псы бросились на медведя. Все тот же предводитель ухватил Утера за руку и оттащил на безопасное расстояние. Полетели копья.
Медведь скалился и бил лапами по воздуху, ломая древки, словно тростинки, но кровь уже хлестала на мостовую. Ревя от боли и ярости, огромный зверь рухнул, и псы принялись рвать его горло.
— Оттащите их! — взревел Утер. — Оттащите собак!
Собак оттащили, и все снова смолкло. Медведь был мертв, кровь собиралась в черную лужу под его тушей. Земной мир, как всегда, вернулся в свое обычное состояние — состояние голой, ничем не смягченной жестокости.
Однако на мгновение — пусть на самое краткое — стоящие во дворе ощутили покой и милость Иного Мира.
Некоторые утверждают, что это Горлас явился в ту ночь приветствовать внука. Или что дух медведя, излившийся жертвенной кровью на камни в миг появления младенца на свет, проник в душу новорожденного.
Ибо когда мы вновь подошли к дверям, то услышали пронзительный детский крик. Добрый знак, когда ребенок кричит при рождении. Утер вздрогнул, словно проснулся, и повернулся ко мне.
— Это... — он запнулся, — ...мальчик. «Сын» — едва не сказал он. — Жди здесь, я прикажу вынести ребенка. Лучше Игерне тебя не видеть.
— Как велишь. — Я помахал Пеллеасу, чтобы он вернулся в лес и привел лошадей.
Пеллеас быстро пошел к воротам, а я остался ждать у дверей. Люди, сбежавшиеся на шум, начали расходиться. Все они останавливались, чтобы взглянуть на медведя, которого уже начали
