Исследователи давно обратили внимание на читающиеся в самом начале завещания царя жалобы на людскую неблагодарность: «Ждах, иже со мною поскорбит и не бе, утешающих не обретох, воздаша ми злая во благая и ненависть за возлюбление мое». Следует согласиться с С. Б. Веселовским, что эти слова царя относятся не к «боярам», которых царь обвинял в «самовольстве», ссылал и казнил. «Воздаша злая во благая» окружавшие царя опричники: возвышенные и осыпанные милостями, они изменили и оказались замешаны в злоупотреблениях. Перед нами еще одно свидетельство разочарования царя в опричнине и опричниках.
В наставлении сыновьям заслуживает внимания еще один мотив — подчеркивание необходимости единства государства. «А докудова вас Бог не помилует, свободит от бед, — писал царь, обращаясь к сыновьям, — и вы ничем не разделяйтесь, и люди бы у вас заодин служили и казна бы у вас заодин была, ино то вам прибылняе». Есть основание видеть и в этих словах косвенное осуждение проведенного ранее самим царем разделения государства на две противостоящие друг другу части.
В завещании имеются и прямые высказывания об опричнине. В самом конце документа, уже после всех распоряжений о разделе земель между наследниками, читаем: «А что есми учинил опришнину, и то на воле детей моих Ивана и Федора, как им прибыльнее, так и учинят, а образец им учинен готов». То, что царь оставлял на усмотрение своих сыновей сохранение или упразднение после его смерти опричного режима, также говорит об определенном разочаровании царя в своем любимом детище.
31 июля в Новгород пришли «вести о царе крымском», которых Иван упорно дожидался. Хан выступил в поход со всем крымским войском и Ногайской ордой. «И от Магмет-паши (великого везира султана Сулеймана, Мехмеда Соколовича. — Б.Ф.) великого двора мнози, — по свидетельству Курбского, — быша на помощь послани перекопскому цареви». По сообщению Штадена, планы татар заходили весьма далеко: «Города и уезды Русской земли все уже были расписаны и разделены между мурзами, бывшими при крымском царе». К этому сообщению Штадена исследователи иногда относятся с доверием, но, как представляется, в нем отразились лишь слухи, ходившие в русском обществе накануне и во время вторжения орды. Слухи эти получили свое выражение и в народной песне, записанной в 1619 году англичанином Ричардом Джемсом. В ней рассказывается, как на походе, в шатрах, поставленных на берегу Оки, крымские мурзы обсуждают, «а кому у нас сидеть в каменной Москве, а кому у нас в Володимере, а кому у нас сидеть в Суздале». Опасность была столь значительной, что заставила русских людей вспомнить о временах нашествия Батыя, но вряд ли правители Крыма могли ставить перед собой подобные цели: сил и средств в их руках было для этого явно недостаточно.
Для понимания реальных планов крымской знати гораздо больший интерес представляет другое сообщение Штадена — о том, что хан «дал своим купцам и многим другим грамоту, чтобы ездили они со своими товарами в Казань и Астрахань и торговали там беспошлинно». Если принять во внимание, что одновременно с походом Девлет-Гирея на Москву в Поволжье началось восстание против русской власти, то в достоверности этого свидетельства вряд ли можно сомневаться. Положение было очень серьезным. Поражение русской армии в войне с татарами могло привести к потере Поволжья, и Русское государство снова оказалось бы под угрозой нападения и с юга, и с востока, как в годы малолетства Ивана IV.
Подробный рассказ о войне, сохранившийся в тексте «Разрядных книг», позволяет нарисовать достоверную картину борьбы русского войска с пришедшим с юга противником. 27 июля хан с крымскими и ногайскими войсками появился на берегу Оки; начались столкновения на переправах: татары пытались перейти реку, русские войска им препятствовали. Наконец отрядам ногайцев удалось прорвать русскую линию обороны на участке сторожевого полка князя Ивана Петровича Шуйского у Сенькина брода через Оку. Ногайцы «детей боярских розогнали и розгромили и плетени ис подкопов выняли да перешли на сю сторону Оки-реки». Вслед за ногайскими отрядами переправился и Девлет-Гирей со всей ордой. Задержать орду на переправах не удалось, и татарская конница устремилась к Москве. Двинувшееся вслед за татарами русское войско догнало и остановило орду «у Воскресения на Молодях» в районе Пахры, в 45 верстах от Москвы.
30 июля началось жестокое сражение. На поле битвы русские войска сумели поставить «гуляй-город» — подвижную деревянную крепость на колесах, в которой разместились стрельцы и артиллерия, встречавшие огнем татарскую конницу. В поле билось с татарами дворянское ополчение. Во время одной из схваток суздалец сын боярский Темир Алалыкин сумел взять в плен одного из главных крымских полководцев Дивея-мурзу, главу рода Мангитов, занимавшего второе место на лестнице иерархии крымской знати.
Обе стороны понесли большие потери, и военные действия на время прервались. Два дня происходили лишь короткие стычки, но затем сражение возобновилось. 2 августа хан бросил свое войско «к гуляю городу выбивати Дивея мурзу». Начался штурм деревянной крепости: «и татаровя пришли к гуляю и изымались у города за стену руками и тут многих татар побили и руки поотсекли бесчисленно много». Перелом в сражении произошел благодаря удачному маневру Михаила Ивановича Воротынского, который с «большим полком» сумел обойти татар и ударить по ним с тыла. Одновременно «из гуляя города князь Дмитрей Хворостинин с стрельцы и с немцы вышел». Штурм гуляй-города не удался, в сражении погибли сыновья хана и второго лица в ханстве — калги, «а многих мурз и тотар живых поймали». Ночью орда снялась с места и двинулась на юг к Оке, вслед за ней вернулась на Оку русская рать.
Образ действий татар в этом походе разительно отличался от их обычного поведения. Во время своих набегов на русские земли они стремились, как правило, как можно скорее захватить добычу и пленных, всячески уклоняясь от встречи с русскими войсками. Ожесточенный характер сражения при Молодях со всей очевидностью свидетельствует о том, что поход Девлет-Гирея не был обычным грабительским набегом, за ним стояли далеко идущие, крайне опасные для Русского государства планы. Участие в походе османских войск показывало, что за спиной Крыма стоит и подталкивает его к враждебным по отношению к России действиям Османская империя. Вскоре после битвы царь получил новые доказательства того, что дело обстояло именно так.
Еще в апреле 1571 года, пытаясь предотвратить обострение обстановки на юге, Иван IV отправил в Стамбул своего посланца Андрея Кузьминского. В грамоте говорилось, что царь, желая поддерживать дружбу и любовь с султаном, «показал братской любви знамя», разрешил турецким людям свободно посещать Астрахань и приказал снести поставленную в 1567 году по просьбе князя Темрюка крепость на Тереке, постройка которой вызвала недовольство в Бахчисарае и Стамбуле. Со своей стороны царь просил, чтобы султан приказал крымскому хану жить в мире с Россией. Сведения, собранные Кузьминским, оказались очень тревожными. В Астрахань и Казань были посланы с грамотами султана лазутчики, которые должны были призывать местных мурз и население восстать против русской власти. Ногайской орде из Стамбула обещали большое жалованье, если она захватит Астрахань и передаст ее султану. Ответная грамота султана, доставленная Кузьминским в Москву в декабре 1572 года, была по своему тону столь же грубой и вызывающей, как и грамота, присланная Девлет-Гиреем после сожжения Москвы: султан обещал Ивану IV свою дружбу, если тот передаст султану Астрахань, хану Девлет-Гирею — Казань, а сам согласится быть подручным у его «высокого порога». После битвы при Молодях о выполнении этих условий не могло быть и речи, но борьба против угрозы с юга становилась теперь одной из главных задач во внешней политике Ивана IV.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
