— Панская работенка, — повертел головой Седой, не то одобряя, не то осуждая.
— Свинская, а не панская, — решил обидеться Василенко.
— Давай-давай. Не нюхал ты, видно, свинской работы, — беззлобно бросил Седой.
— А ты мою видел? Что мне делать приходится? Типовые проекты привязывать! Да автобусные остановки малевать — ах, творчество, мать его… На первом курсе такое делают!
— А как же дома, вон их сколько? — спросил Седой, указывая на блочники ближайшего микрорайона.
— А никак. Есть типовые проекты, есть альбомы стандартных деталей, так что никакого творчества. Только и смотри, чтобы коммуникации были покороче, чтобы на чужие трассы не налезать.
— За что же тебе деньги платят? — искренне изумился Седой.
— А хрен его знает. Целый день, правда, как собака гавкаю и отгавкиваюсь, а если по сути — так от меня ничего и нет.
Седой сощурился:
— А чего же тебе не хватает? Работа у тебя чистая, деньги исправно идут, жена небось есть, дом, так?
— Ну…
— Я ж по морде вижу: крестьянских ты кровей. А в навозе не ковыряешься, не пашешь сам на себе вскачь. Что же тебя печет? Что водкой заливаешь?
Василенко досадливо поморщился, подергал плечом и достал новую папиросу:
— Да, пью, бывает. А оттого, что работа моя, “чистая”, на дурака рассчитана. А я не дурак. И не могу им быть. Мельников — тот как раз может, он дерьмо — не архитектор, самое большее способен коровники в стиле “баракко” лепить. А мне все не дает голову поднять…
— Командир твой?
— Ага. Командир.
— А что, повыше его нету никого?
— А толку-то, что есть? Что я, жаловаться побегу? И на что? Мельников же, выходит, кругом прав…
— А если прав, то чего ты пыркаешься?
— Как бы тебе объяснить… — Василенко разволновался, присел на корточки и принялся, как всегда в минуты волнения, чертить какие-то знаки, в данном случае — на песке. — Мельников прав по-своему, если исходить только из минимума затрат… минимума риска, минимума новизны. А я в таких рамках плясать не могу. И никто не может, прошло то время. Так что я, выходит, тоже прав. А он… Вот по этому вашему спорткомплексу: на пятьдесят тысяч больше получилось, вышку я по-своему вывернул. Так мой фельдфебель: чуть с… этим самым не слопал. А сильное дело — пятьдесят тысяч!
Для Седого эти тысячи, не соизмеримые с крестьянским бюджетом, и в самом деле означали немного; а вот другое… Да, это был его человек, и не просто любопытство тянуло Седого… Выждав очень неприятную паузу, он тихо спросил:
— Так это ты спорткомплекс выдумал?
Но Василенко не сразу понял, что может означать интонация Седого, и начал весело:
— Я. Вышку-то классно решить удалось! Если еще строители не подгадят — будет на сто лет заметка!
И только тут понял, что слова повисают, что даже увеличивается ощущение проступка, и спросил:
— Слышь, как тебя: я что, не то сморозил?
Несколько мгновений Седой смотрел на него молча, не двигаясь, смотрел, что называется, в самую душу. А потом так же молча исчез.
ГЛАВА 8
…И тут Наташа заплакала.
Только что Виктор с увлечением говорил, рассказывал, как он впервые в полном масштабе организует здесь непрерывный монтаж, и казалось, что дочь слушает и радуется, хотя, быть может, и не слишком понимает тонкости. И вдруг… Конечно, понял Виктор, что рассказывал больше для себя, а она не могла представить, как это здорово и что это значит, когда выстроена технологическая линия, и непрерывным потоком идут машины, и скользят по рельсам рукастые краны, и карабкаются все выше огни электросварки, и застывает тяжелый сизый бетон, превращаясь в ровные поверхности; но чтобы слезы…
Растерянно, едва ли не испуганно, как, наверное, большинство молодых отцов в подобных ситуациях, Виктор попытался заглянуть ей в глаза:
— Что случилось? Я тебя обидел?
Наташа покачала головой и отвернулась Потом отошла в сторонку и села на скамью. Уже на самом краю расчищенной территории.
В десяти метрах от нее, как маленькое железное стадо, потерявшее своего железного пастыря, сгрудились машины спецкоманды. Моторы выключили недавно, и над капотами еще струился нагретый воздух.
— Ну почему здесь? — спросила, подняв заплаканные глаза, Наташа. — Разве нельзя, чтобы не трогать?
— Ты посмотри, — обнял Виктор худенькие вздрагивающие плечи, — мы же почти что в самом центре города. А улицы вокруг узкие, тесные, кривые. Все тесно. Нужна скоростная магистраль, нужна зона отдыха, без этого уже никак не обойтись…
Виктор говорил традиционные, привычные фразы, которыми взрослые успокаивают и убеждают детей да и самих себя. Но слова, которые, быть может, еще могли успокоить Наташу, никак не могли успокоить самого Виктора. Более того… Лучше бы всего этого не говорить!
Наташа перестала всхлипывать. Кочергин взял дочку за руку, и почти бегом они вернулись к машине.
Василенко еще не подошел. Виктор нервно посигналил раз, другой, потом запустил мотор. Наверное, еще бы минута — и он так бы и уехал, но тут приплелся Анатолий Петрович.
“Москвич” резко развернулся и помчался прочь. Все трое молчали. Несколько раз Василенко порывался что-то сказать, но только вздыхал и косился на девочку.
Так и доехали до его дома.
— Пока, — сказал, еще раз вздохнув, Анатолий Петрович и выбрался из машины.
Наташа сидела, словно оцепенев, и смотрела в одну точку. Наверное, Виктор мог бы ясно представить, что застыло перед ее мысленным взором. Но — не хотел. Очень не хотел посмотреть на происходящее хотя бы ее глазами. Цеплялся за это нехотение, за привычные слова и привычные оправдания, да попросту старался не думать.
Совсем ни к чему были ему сейчас мысли. Но совсем не думать не удавалось, и он опять сворачивал на то, чтобы думать о том, как, вместо того, чтобы думать о сути происходящего. Старался думать о грядущей стройке, о том, что приходит пора осваивать все новые и новые территории из числа тех, которые вроде бы не особо надо бы трогать. И сожалел, что городская застройка, приходящая на смену руинам, заповедным уголкам, сентиментально-памятным местечкам, полудиким скверикам, разномастным старым домишкам, оказывается слишком уж рациональной и стандартной. Вроде бы справедливой, но в то же время безликой и искусственной, как военный городок…
— Ты иди домой, — попросил Кочергин дочь, когда машина вкатила во двор, — я задержусь. Ужинайте без меня. Мне надо карбюратор раскрутить.
— Мама уже дома. Обидится, — впервые нарушила молчание Наташа.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
