Нетрудно себе представить, что Мортон не осмелился отказаться от этого предложения, как бы мало удовольствия оно ни сулило.
— Могу вам сообщить, — продолжал Клеверхауз, когда они спускались по лестнице, — что вы отделаетесь, в общем, легко, и ваш слуга тоже, лишь бы он сумел придержать язык за зубами.
Услышав эти слова, Кадди пришел в восторг.
— Ну нет! За меня можете не беспокоиться, — сказал он, — разве что матушка вмешается в это дело.
В этот момент в плечо бедного Кадди вцепилась старая Моз, которой удалось пробраться в прихожую.
— Ах, дорогой мой, голубчик мой! — воскликнула она, вешаясь Кадди на шею. — Я радостна и горда, полна скорби и смиренна, и все в одно время, ибо я вижу сына моего, идущего горделиво ратовать перед Советом устами своими за истину, как он ратовал за нее с оружием в руках на поле сражения.
— Тише, матушка, тише! — нетерпеливо закричал Кадди. — Что вы, с ума сошли, что ли! Время ли говорить о таких вещах? Повторяю, не стану я ратовать ни за что. Я уже разговаривал с мистером Паундтекстом и приму декларацию, или как они там ее называют, и если мы это сделаем, то только останемся в выигрыше, он отвечает за себя и за своих прихожан, такой священник — как раз по мне. И ничего не хочу слышать о ваших проповедях, которые кончаются псалмом на Сенном рынке.
— О Кадди, мальчик мой, что станет со мною, если они сгубят тебя!
— воскликнула старая Моз, не зная, о чем следует заботиться больше: о спасении души своего сына или о спасении его тела. — Но только помни, дитятко мое ненаглядное, что ты сражался за веру, и не допусти, чтобы страх утратить здешнюю жизнь заставил тебя отречься от твоей благочестивой борьбы.
— Ах, милая матушка, — отвечал Кадди, — сражался я более чем достаточно, с меня довольно, и, говоря по правде, я устал от этого дела. Навидался я всякого оружия и всяких доспехов: и мушкетов, и пистолетов, и курток из буйволовой кожи, и разного снаряжения, и ничего я так не хочу, как снова взяться за плуг. Не знаю, что могло бы заставить человека сражаться (то есть если он не рассердится), разве что страх, что тебя вздернут или убьют, если ты повернешься спиной.
— Но, дорогой Кадди, — продолжала настаивать Моз, — а твои брачные одежды? Ах, голубчик, не оскверни своих брачных одежд!
— Послушайте, матушка, разве вам невдомек, что меня дожидаются? За меня не тревожьтесь, — я знаю получше вашего, что надобно делать, потому что вы несете что-то о браке, а дело идет о том, чтобы не попасть в петлю.
Сказав это, он вырвался из материнских объятий и попросил солдат, которые были к нему приставлены, доставить его возможно скорее в Совет. Клеверхауз и Мортон и без того уже его ожидали.
ГЛАВА XXXVI
Мой край родной, прощай!
Лорд Байрон
Тайный Совет Шотландии, со времени объединения королевств практически ставший верховным судилищем этой страны, являясь вместе с тем и высшим органом исполнительной власти, собрался в старинном готическом зале, примыкающем к зданию парламента в Эдинбурге. Когда генерал Грэм вошел в этот зал и занял свое место за столом среди членов Совета, все было готово к открытию заседания.
— Сегодня вы доставили нам, генерал, немало дичи, — сказал председательствующий в Совете важный сановник. — Здесь и трус, чтобы признаться во всем, здесь и задорный боевой петушок, который будет отчаянно защищаться, а как, генерал, прикажете называть третьего?
— Отбрасывая иносказания, я попросил бы вашу светлость назвать его человеком, в котором я лично принимаю участие.
— И вдобавок — вигом? — заметил сановник, высовывая язык, и без того слишком толстый, чтобы помещаться во рту, и скривив свое грубое, отталкивающее лицо в усмешке, которая как нельзя больше к нему подходила.
— Если ваша светлость на этом настаивает, то и вигом, каковым ваша светлость также изволили быть в тысяча шестьсот сорок первом году, — сказал Клеверхауз с обычной для него невозмутимой учтивостью.
— Ага, герцог, попались! — пошутил один из членов Совета.
— Да, да… — ответил герцог, смеясь. — Впрочем, после Драмклога с нашим генералом нельзя разговаривать. Ну что же, начнем, пожалуй. Введите арестованных, а вы, господин секретарь, огласите протокол.
Секретарь прочитал документ, в котором говорилось, что генерал Грэм Клеверхауз и лорд Эвендел берут на себя поручительство в том, что Генри Мортон-младший из Милнвуда уедет за границу и будет оставаться в чужих краях до тех пор, пока не последует изъявление воли его величества, принимая во внимание, что вышепоименованный Генри Мортон участвовал в последнем восстании. В случае нарушения названным Генри Мортоном вышеозначенного условия его поручители уплачивают по десяти тысяч меркое, а сам виновный подлежит смертной казни.
— Принимаете ли вы на этих условиях королевскую милость, мистер Мортон? — спросил герцог Лодердейл, председательствовавший в Совете.
— Мне ничего иного не остается, милорд, — ответил Мортон.
— В таком случае потрудитесь подписать протокол.
Мортон молча подписал протокол, хорошо понимая, что с ним поступили исключительно мягко, если учесть обстоятельства его дела.
Мак-Брайер, которого в этот самый момент внесли привязанным к стулу, так как от слабости он не мог стоять на ногах, увидев, что Мортон ставит свою подпись под какой-то бумагой, решил, что это акт отречения.
— Он довершил свою измену нашему делу, он признал бренную власть земного тирана! — воскликнул он, тяжко вздыхая. — Закатившаяся звезда! Закатившаяся звезда!
— Помолчите, сударь, — сказал герцог, — и приберегите дыхание, чтобы дуть на собственную похлебку; вы ее найдете чертовски горячей, обещаю вам. Позвать сюда того парня, в котором есть, как кажется, крупица здравого смысла. Перескочит канаву одна овца — за ней пойдут и другие.
Ввели Кадди; он не был связан, но его сопровождали два стражника с алебардами. Кадди подвели к столу, рядом с которым сидел Эфраим Мак-Брайер. В умоляющем взоре бедного парня, устремленном на сидящих за судейским столом, можно было прочитать ужас, внушаемый ему могущественными людьми, пред которыми он предстал, сострадание к товарищам по несчастью и страх перед грозившим ему наказанием. Неуклюже, по-деревенски, он отвесил множество подобострастных поклонов и замер в ожидании грозившей обрушиться на него бури.
«Находились ли вы на поле сражения у Босуэлского моста? » — последовал первый вопрос, прогремевший в его ушах.
Кадди собрался было отвечать отрицательно, но, подумав немного, сообразил, что если он будет изобличен во лжи, то это обойдется ему, пожалуй, недешево; поэтому он с чисто каледонской уклончивостью ответил:
