Теперь я чувствовал себя свободней. У аллегорических сцен есть такое свойство: что бы вы ни делали, дела идут своим ходом.
Пока мы разговаривали, я увидел, что на пристани стоят еще какие-то фигуры и машут нам руками.
— Кто они такие? — спросил я.
— Твои друзья, должно быть, — ответила Смерть.
Я никак не мог представить кого-то, кого бы знал достаточно хорошо в аду, чтоб он заявился сюда, дабы приветствовать меня в день прибытия. Но когда мы вошли в док, я стал узнавать отдельные лица. Д'Артаньян, Улисс и большой жирный парень с бородкой, который, если я не ошибаюсь, был Бальзаком. Я очень надеялся, что это не так.
Дело в том, что я так и не удосужился прочесть хотя бы одно слово из написанного им, хотя давным-давно собирался это сделать. Какой стыд — встретиться с ним после смерти и не иметь возможности хоть что-то сказать насчет «Человеческой комедии»!
— Дорогой друг! — возопил Бальзак. — Какое счастье видеть вас здесь! Нет, нет, не беспокойтесь, вы меня прежде никогда не встречали! Но мне выпала великая честь быть избранным в комитет по организации вашей встречи. Для меня — это великолепная платформа, с которой я продолжу мои исследования в области поведения человека.
— Но с какой целью? — спросил я. — И где вы приобрели столь блистательное знание английского языка?
— Английский — универсальный язык смерти, — ответил Бальзак. — А поскольку сейчас это моя страна, то, думаю, вполне справедливо было наделить меня и знанием этого языка. Я и пишу на нем. Ибо, конечно же, я продолжаю писать.
— И публиковаться?
— А как же! Вы удивитесь, когда увидите длинный список наших публикаций в аду! Мы издаем гораздо больше книг, чем живущие, что вполне понятно, ибо нас куда больше, чем их, и наше положение гораздо стабильнее. Вы, конечно, знаете, что мертвые остаются мертвыми весьма и весьма долгое время. У этого обстоятельства есть и свои отрицательные стороны, но зато оно поддерживает стабильность. Однако скажите мне, а вы действительно померли?
— Ну, мне, во всяком случае, так кажется, — ответил я. — А здесь надо проходить какие-нибудь тесты, чтоб выяснить это?
— Конечно, да, — воскликнул Бальзак. — Вы просто поразитесь, когда узнаете, какое множество живых пытается тайком пролезть к нам! Живыми, вы понимаете? А этого допускать никак нельзя. У нас повсюду есть детекторы жизни, и обманщиков карают изгнанием. Им говорят, что Жизнь должна продолжаться, и отсылают в один из миров, населенных живущими.
Для себя я не мог бы придумать лучшего выхода. Хотя Бальзак и говорил о нем, как о чем-то очень скверном, но я в это не слишком верил. Я спустился с пристани на берег. Вид был приятно классический, и я с удовольствием им любовался: длинные ряды темных тополей, строгая разбивка цветников, сверкающие белые статуи, разбросанные там и сям. И та необъяснимая печаль, которая всегда ощущается в мавзолеях и прочих заведениях такого рода. К этому времени я уже чувствовал себя почти отлично, так как у меня возникло убеждение, что я в любом случае выигрываю — и если останусь в этом мире мертвецов, будучи действительно мертвым, и если буду отправлен снова жить жизнью, полной приключений, в случае отправки к живым.
Мне сказали, что вечером состоится банкет в честь новоприбывших и что на него следует явиться в вечернем костюме.
— Тут в вашем тряпье не ходят, — сказал Д'Артаньян и мрачно скривился. Я заметил, что он тоже говорит по-английски, но почел за лучшее с ним об этом не заговаривать.
Меня отвели во дворец, в тот, что поменьше, и там все было бесплатно. Во всяком случае, мне так показалось. Да и в самом деле — чем можно расплачиваться, живя жизнью после смерти?
Мой слуга имел лицо, похожее на собачью морду, ходил полуобнаженным и носил нечто вроде юбочки древних египтян. Сначала он казался мне страшноватым, но вскоре я привык к нему.
Приняв ванну и побрившись, я проинспектировал вечерний костюм, уже приготовленный для меня. Все казалось в полном порядке. Я решил соснуть немножко, и в самом деле скоро уснул.
Мне снился сон, причем я отлично знал, что сплю. Снилось мне, что одна из стен комнаты растаяла, сквозь нее вошла группа людей. Все они были одеты по моде древних египтян, а многие имели на плечах головы животных и птиц. Они сделали мне знак, и я встал с кушетки. Страха я не испытывал, так как знал, что сплю. Но и чувства полной безопасности тоже не было: в этом краю, о котором я ничего не знал, вполне могли быть свои тайны.
Я последовал за ними сквозь стену, спустился по лестнице с низкими ступеньками, ведущей к реке, воды которой плескались о каменную набережную. Там уже ждала лодка, сделанная, если я не ошибаюсь, из папируса, на корме которой стоял кормчий с птичьей головой. Я хотел им сказать, что лодочный вариант сценария мной уже пройден, но, по-видимому, лишился способности произносить звуки. Меня ввели в лодку. Рядом со мной села бледная черноволосая женщина. Она была прекрасна, но выглядела столь не от мира сего, что я потерял всякую надежду перекинуться с ней парой слов. Наконец я все-таки произнес:
— Вы тут часто бываете?
— Легкомысленность вряд ли уместна в таком месте, как это, — ответила она.
— Я не беспокоюсь, — отозвался я. — Мне ведь все это только снится.
— Но это вовсе не значит, что того же не происходит в действительности, — был ее ответ.
— И именно это имеет место сейчас? — Я ждал ответа, но она промолчала.
— Не хочу казаться нахалом, — настаивал я, — но не могли бы вы сказать мне, что будет дальше?
— Вас доставят в некрополь, — ответила она. — Забинтуют члены тела и челюсти. Затем вынут мозг через ноздри и внутренности через задний проход. А уж потом накачают разными средствами для консервирования.
— Шутите! — прошептал я.
— Ничуть. Я говорю вполне серьезно.
— Но я категорически возражаю против такого обращения!
— Ваши предпочтения не имеют ни малейшего значения. Вы мертвы, и ваши пожелания никому не интересны.
— А как же Бальзак? Разве с ним обращались таким образом?
Она качнула головой:
— Он заключил сделку.
— Я тоже хочу сделку!
Она смерила меня долгим спокойным взглядом.
— Боюсь, вам нечего предложить. — А затем отвернулась, давая понять, что разговор окончен.
А я озирался по сторонам, пока лодка плыла по мрачному длинному туннелю. Искал выхода. Но ничего не находил. Затем мы подошли к большой бетонной пристани. На берегу сидели псы. Они рассматривали меня, свесив красные языки.
Это зрелище показалось мне не слишком привлекательным, но то, что ожидало меня впереди, нравилось мне еще меньше. Я встал, готовясь сражаться со всяким, кто попробует остановить меня. Но никто и не пытался. Я выскочил из лодки на пристань. Лодка продолжала плыть, и мне показалось, что я слышу призрачный смех. Пристань уступила место туннелю, весьма широкому и высокому, сложенному из черных, почти необработанных каменных блоков. Света было достаточно, чтоб видеть дорогу, ведущую сквозь сумрак. Ни одна собака из сидевших у входа не напала на меня и даже не последовала за мной, когда я вошел в туннель. Он все суживался и суживался, и вскоре мне пришлось согнуться, чтоб идти дальше. Потом он стал изгибаться, места стало еще меньше, пока наконец мне не пришлось лечь на живот и ползти. А еще потом я остановился, так как, по-видимому, дальше смысла двигаться просто не было. Но хотя я и пытался повернуть назад, оказалось, что и там туннель тоже сузился и что я зажат его каменными стенами, в которых открывались узкие ходы куда-то вглубь, но я в них никак не вмещался.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
