Мирон Вдовин принес ящик с походным имуществом штаба, фонарь, большой медный чайник, кружки из белой жести. Старостенко вытащил из кожаного портфеля, который всегда возил с собой, пачку бумаг, и при тусклом свете фонаря начал что-то писать, изредка отрываясь и о чем-то переговариваясь с Матвеем. Партизаны, набившиеся в избушку, заметили, что штаб армии приступил к работе, и стихли, а некоторые вышли на улицу.
Вскоре в избушке появился Антон Топилкин в длинной кавалерийской шинели и в папахе, заломленной набекрень. Матвей и Старостенко давно его ждали. Антон присел на лавку рядом с Матвеем, начал рассказывать о посещении «батарейцев», к которым он испытывал особенную привязанность.
Батарея партизанской армии была создана еще осенью. После захвата Волчьих Нор в одном из хлебных амбаров купца Голованова партизаны нашли три изъеденных ржавчиной орудийных ствола. Когда и кто их туда доставил – никто не помнил, но на хлебоскупочном пункте при взвешивании больших партий зерна их использовали вместо гирь. Может быть, стволы и дальше бы лежали в амбаре без пользы, если бы не наткнулся на них Антон Топилкин.
– Надо из них, служба, пушки соорудить, – сказал он Матвею.
Командующий, уже не раз подумывавший о том, что партизанской армии не мешало бы обзавестись пушками, обрадовался этой затее. Пригласили осмотреть стволы Старостенко. Тот осмотрел их и, подсчитав что-то на бумажке, сказал:
– Ничего, друзья, не получится. Если даже наварить на стволы затыльники и приделать капсюли, как вы предлагаете, стрелять из них все равно будет нельзя.
Мнение умного и опытного Старостенко для Матвея с Антоном во многом было непререкаемым, но в этом случае он их не убедил. Друзья переглянулись и без слов поняли друг друга: пусть-де ученый человек говорит все что хочет, возражать ему не станем, но задуманное дело доведем до конца.
На другой день стволы были перевезены в кузницу. Вскоре на полях за Волчьими Норами пушкам было произведено испытание. Антон и Матвей сами заряжали их и производили выстрелы.
Пушки не только не взорвались, но, заряженные крупной картечью, били довольно кучно и так оглушительно, что после выстрела с минуту звенело в ушах.
Лафеты для пушек вытесали из тяжелых лиственничных чурбаков. Пушки хорошо умещались на санях, и поэтому передвижение их не составляло больших трудностей.
По планировке сражения орудия предполагалось выставить в разных местах, под прикрытием леса.
Антон осмотрел позиции и пришел к другой мысли.
– Пушки надо поставить вместе, возле дороги. Если белые решатся на прорыв, они, конечно, двинут свои силы по тракту. По целине не пойдут. Там в сугробах завязнут и люди и лошади.
– Ну, а как быть, если белые решатся все-таки обойти нас стороной от дороги? – блеснув из-под очков белками глаз, спросил Старостенко.
Ему ответил Матвей:
– Будем держать наготове лошадей. Передвинуть пушки не бог весть как трудно. – Помолчав, Матвей улыбнулся. – Проделаем, Илья Александрович, – как это ты говоришь по-ученому-то?
– Тактический маневр?
– Вот-вот, – закивал головой Матвей и крикнул: – Вдовин!
Низкорослый Мирон, растолкав партизан, гревшихся в избушке у печки, подошел к столу.
– Давай связного на батарею.
Мирон назначил человека, не сходя с места.
Матвей рассказал связному суть дела, переспросил, проверяя, как он усвоил приказание, и отпустил его.
На стол передали с печки вскипевший чайник. Матвей налил кружку, но выпить не успел – в штаб явился посыльный от Архипа Хромкова с донесением о захвате после боя эстонских хуторов. Матвей усадил партизана на старую, уже полуистлевшую колоду-дуплянку и принялся расспрашивать, велики ли потери в отряде, сколько захвачено оружия, подобраны ли убитые.
А через час штаб наполнился связными со всех сторон: от разведчиков, от дружин нападения, от батарейцев. Прислал связного и Мартын Горбачев. Но о движении конного отряда Тимофея Залетного, который выполнял сложный тактический маневр и должен был обрушиться на белых с тыла, никаких сведений не поступало.
Матвей хмурился, с надеждой присматривался к каждому входившему в избушку. Он так был озабочен молчанием Залетного, что забыл и о чае, хотя жажда давно томила его.
2
Ночь выдалась с причудами, как в сказке. С вечера она окутала лес и поля так плотно, что даже снег стал темного цвета. Временами откуда-то сверху коршуном налетал ветер, яростно трепал макушки деревьев и, словно сраженный пулей охотника, постепенно затихал.
В полночь взошел месяц. Едва он появился, небо засияло звездами, снег заискрился, на поляны легли тени от кустов и деревьев. Млечный Путь перекинулся мостом через весь небосвод. Окреп и морозец. Лес подернулся инеем, засеребрился, освещенный лунным светом. Над полыньей возле избушки поднялось плотное облако пара, такое белое, что издали оно казалось сугробом снега.
Покончив со штабными делами, Матвей вышел на воздух и удивился. Пока сидел под крышей и строил расчеты, что ночь будет темным-темна, произошло непредвиденное.
– Некстати вызвездило, – недовольно проговорил он.
– Ого, на мороз повернуло. Гулко! – озабоченно сказал Старостенко.
– Стожары-то где! Ночи уже много! – поднял голову Антон.
Говорили разное, но все трое думали об одном: Залетный молчит по-прежнему.
Сели на лошадей, подведенных ординарцами, не спеша поехали по опушке леса, от взлобка к взлобку. Секреты вырастали как из-под земли, останавливали штаб, с нетерпением спрашивали:
– Скоро?
К дружинам нападения подъехали вплотную. Партизаны лежали на тулупах и собачьих дохах. Костров разводить не полагалось. Нетерпение и тут охватило всех.
– Скоро?
Иван Каляев, командир дружины нападения, настойчиво говорил:
– Товарищ командующий, Матвей Захарыч, давай начинать скорее. Силой людей держу.
Матвей и сам понимал, что уходят невозвратные часы, но от Залетного по-прежнему не было никаких известий.
В секретах, на передовых заставах опять спрашивали:
– Скоро ли? За чем дело стало?
– Счастливой минуты ждем, – отшучивался Старостенко.
Повернули обратно. Матвей ехал молча. Невольно вспомнилось пережитое. Поднятые однажды на Светлом озере по тревоге, мужики прощались с жизнью и плакали. Теперь они рвались в бой и ничто не пугало их.
Вдруг за лесом раздалось несколько выстрелов. Потом послышался одинокий крик человека. Через минуту выстрелы захлопали снова. Кто-то выпалил несколько раз подряд неподалеку от того места, где ехал Матвей со штабом.
Матвей ударил лошадь плетью, висевшей на руке, поскакал на передовую заставу, подминая кустарник и обламывая сучья.
– Кто стрелял? – сдавленным голосом крикнул он, завидев впереди сгрудившихся партизан.
Из группы отделился командир заставы, ломовицкий батрак Никита Михеев.
– Я стрелял, товарищ командующий.
Бросив поводья, Матвей спрыгнул с седла, приблизился к партизанам.
– Я вам что приказывал?! – закричал он, будучи не в силах сдерживать гнев.
– За человеком, вишь, товарищ командующий, беляки гнались. К нам бежал. Душа-то и не стерпела. Винюсь… – простодушно сказал Никита, стараясь стоять перед командующим навытяжку. – А человек-от вон он, в снегу лежит. Подстрелили, видать, окаянные.
Подъехали отставшие от Матвея Старостенко, Антон и ординарцы. Матвей приказал доставить перебежчика в лес.
Никита Михеев и с ним еще три партизана поползли к человеку, черневшему на снежной поляне, освещенной мягким голубоватым светом месяца. Однако предосторожности оказались излишними. Посты белых молчали. На ногах человека оказались лыжи. Партизаны положили его на них и без особых усилий подтащили к лесу. Матвей склонился над ним, присматриваясь. Оскалясь, на него смотрел остекленевшими глазами обросший бородой человек, похожий на Дениску Юткина.
У Матвея похолодело в груди. Стараясь удостовериться в своей догадке, он опустился на колено возле трупа, просунув руку под закинутую назад голову, приподнял его. Одна лыжа выскользнула из-под трупа, и Матвей поспешнее, чем требовалось, опустил его на снег.
– Товарищи, это Денис Юткин, он от Залетного шел, – поднимаясь на ноги, сказал Матвей.
Все, как по команде, склонились над Дениской.
– Лыжи у него мои, – сказал Матвей.
Теперь все разогнулись и посмотрели на Матвея.
– А не ошибка? – спросил Старостенко.
Матвей вытащил из-под Дениски вторую лыжу и сказал:
– Какая же ошибка? Вот и ремни мои. А вот заплатка на обшивке. Дед Фишка перед походом чинил.
Все это было неоспоримо, но Антон и Старостенко молчали, по-видимому все еще сомневаясь в словах Матвея.
– Унесите его в избушку, – приказал Матвей и, обретая вновь утраченную в ожиданиях уверенность, крикнул:
– Ординарцы! Передайте сигнал к бою!
Ни Антон, ни Старостенко не ожидали, что командующий, минуту тому назад расстроенный, озабоченный и какой-то растерянный, повернет так круто.
