повел к двери.
— Да, да! Вы, женщины, сеете смуту, а собираете отчаяние.
— О! Так, по-вашему, я не должна была звать наших милых белуджей, чтобы помочь твоему другу, нашему милому джентльмену?!
— Ты поступила правильно, но последствия будут ужасны.
Выпроводив решительно супругу с террасы, Сахиб Джелял поспешно вернулся к мраморной лестнице.
— Вы правы, Алексей-ага, женщине, да еще с такими полномочиями, как у нее, здесь не место. Сейчас начнется.
— Начинаю подозревать, что я слишком прост и примитивен для нашей очень древней, очень сложной Азии. Жаль, что понял это я только теперь, — ответил Мансуров.
— Поражаюсь вам искренне. Характер у вас стойкий, глубокий. Человек вы умный, даже хитроумный. Там, где другой разразился бы яростными проклятиями, вы размышляете, советуетесь со своим сердцем… Это хорошо и плохо…
Оба они говорили, поглядывая на немцев, топтавшихся в дальнем конце террасы, тревожно споривших о чем-то. Али Алескер то бежал к ним, то возвращался. С испугом он останавливался против Сахиба Джеляла и, ничего не сказав, бежал обратно.
Но Мансурова и Сахиба Джеляла больше интересовали всадники в высоких шапках. Вот один из них отделился от своей группы и, погоняя коня, поскакал прямо по красному песочку большой дорожки ко дворцу.
— Куда?! Куда скачешь, сгори твой отец в могиле?! — закричал, кидаясь ему навстречу вниз по мраморным ступеням, Али Алескер. — Не смей! Песок с самого Герируда для дорожек возили на тысячах арб.
Но всадник, туркмен в живописном одеянии, не остановился. Он подскакал к подножию лестницы и, высоко подняв над головой хурджун, вытряхнул из него круглую, в почерневших сгустках голову. Она глухо стукнулась о ступеньку и покатилась, оставляя темный след на песке. Черные глаза туркмена под белой, надвинутой низко гигантской папахой горели угольями. Лицо ощерилось яростной улыбкой.
Туркмен привстал в стременах и, подняв руки к небу, закричал, чтобы слышали все:
— Месть! Он презрел законы Азии! Он оскорбил азиата! Не будет туркмен рабом! Получай, хозяин, маргбор!
— Профессор! — возглас этот вырвался из груди Мансурова. Ошеломленный, он узнал во всаднике Николая Николаевича, хана Гардамлы. И мгновенно промелькнул в памяти калейдоскоп картин: парты, аудитория, внимательные лица студентов и студенток. За кафедрой в обшарпанном чесучовом пиджаке-балахоне толстяк в пенсне говорит ровно, красиво. Профессор Восточного института Николай Николаевич читает увлекательнейшую лекцию по этнографии туркмен, говорит осуждающе о кровной мести… Все слушают, записывают.
Какое преображение! К шее коня склоняется загорелое, гримасничающее лицо ликующего дикаря, упивающегося местью, обагрившего свои пухлые, с ямочками и перевязочками ручки кровью врага.
— Месть! Я отомстил, Алеша! — вырывается победный вопль. И всадник в красном облаке песка скачет уже через парк к воротам.
Шатаясь, словно пьяный, хозяин Баге Багу, зелено-бледный, стонущий плетется вниз, шаркая золотошвейными постолами по мраморным ступеням лестницы к валяющейся на красном песке голове. Он боится наклониться и поднять ее. Руки у него дрожат. Он онемел от ужаса и отвращения.
Немцы прыгают через мраморную балюстраду и бегут к лежащей на земле голове. От нее падает круглая, как от футбольного мяча, тень.
Чуть побледневшая, сверху смотрит на голову стальными, почти равнодушными глазами леди Сахиб Джелял. Платочек с кружевными краешками судорожно прижат к губам. О, это любопытство женщины! Она не удержалась, чтобы не посмотреть. И она не могла не удержаться:
— Разве мы, женщины, бываем не правы! Раз творец дал нам когти, почему же не дать им работу? Слабая женщина начала, сильные мужчины продолжают. Поднимите ее с земли…
— Недостойно человеческой голове лежать в прахе и соре! — поддержал жену Сахиб Джелял.
— Итак, еще один Наполеон закончил свой поход, — проговорил Мансуров.
— Всю жизнь он ловил людей в сети смерти, а смерть изловила его…
Голос прозвучал совсем рядом с Алексеем Ивановичем. Говорила, откинув искабэ, Шагаретт, и вдохновенность ее лица поразила на мгновение всех. У Гвендолен невольно вырвалось:
— Прекраснее девы рая, обольстительнее летней ночи!
— Уйдем отсюда, Алеша, — шепнула Шагаретт. — Кто эта белобрысая женщина? Почему она так смотрит на тебя? — И она увлекла Алексея за собой.
Они прошли мимо неистовствовавшего Али Алескера. Он бегал, кланяясь и визжа, перед мрачными, ошеломленными немецкими офицерами. На взмокшем от пота лице его читались страх, хитрость, распутство, лукавство. Он лебезил, молил, просил. Он доказывал, что и он сам, и Баге Багу тут ни при чем:
— Ворона в своем гнезде не пакостит. Шейх своей рукой бороду не поджигает.
Голова генерала фон Клюгге примирила, правда на короткое время, враждующие стороны в имении Баге Багу. Аббаса Кули вместе с добровольно вызвавшимся полковником Крейзе откомандировали найти тело оберштандартенфюрера. Остальные фашисты торжественно и мрачно отнесли голову в конференц-зал приготовить все к похоронам. Сахиб Джелял вместе с Гвендолен отправились с визитом к Мансурову в его флигель.
Они застали в комнате одну Шагаретт, метавшуюся взад и вперед.
— Где ваш муж? — спросил Сахиб Джелял.
— Он пошел искать этого слизняка Али Алескера, выковырнуть из него душу, — ответила Шагаретт.
— Что он имел в виду, наш хитроумный Алексей-ага?
— Алеша сказал, что у Али Алескера есть радио, что он будет не он, если не заставит его показать, где оно. Иначе…
— Иначе?..
— Иначе Алеша пристукнет его. Он так и сказал — «пристукну». Алеша думает, что с ним целый эскадрон красноармейцев. Какое несчастье! Они его там убьют! Али Алескер и немцы. О Хусейн! А моих джемшидов все нет и нет…
Слова Шагаретт о джемшидах Сахиб Джелял пропустил мимо ушей, о чем ему пришлось позже пожалеть. Он оставил Гвендолен с Шагаретт, а сам поспешил искать Мансурова.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ВНУК ДЖЕМШИДА
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Если ты соберешь и накопишь золота, словно песку, все равно после тебя оно останется в наследство другим.
Джалаледдин Руми
Мир непостоянен. Нет верности в нем. Ветхий, ветхий мир! Чего только нет в нем! Ты громоздишь дворец, но это лишь текучая вода.
Ибн Мискавейх
Из «райского имения» Мансуров выехал после полуночи. Он проводил Шагаретт до лагеря джемшидов, расположившихся среди холмов вблизи Баге Багу.
Расставание было трудным. И потребовалось немало убедительных слов, чтобы успокоить прекрасную джемшидку, доказать ей необходимость поездки в Мешхед. «Да погибнет твой сын! Да сгорит Хорасан с твоим Мешхедом! Но ты вернешься!» — взяла Шагаретт с Алексея Ивановича страшную клятву. «Приеду! Вернусь во что бы то ни стало! — торжественно сказал Алексей Иванович. — Обязательно приеду и обниму нашего сына!»
Дорога была отвратительная, автомобиль не столько катился, сколько прыгал козой, и шофер Алиев потребовал остановки:
