Отступления не будет.
К ночи город перейдет в его руки, готовенький для Тоа-Сителла, – в обмен на… скажем так, некоторые условия…
Дрожь в коленях и пустота в желудке не имели ничего общего со страхом; это было всего лишь предвкушение результата. Только одна вещь волновала короля, и он поминутно смотрел наверх, на полуденное солнце.
«Куда, черт побери, делся Паслава? Он должен быть здесь уже полчаса назад. Если он не придет и не проконтролирует толпу, многие будут ранены».
Он услышал доносившийся из-за стен Стадиона рев, похожий на грохот надвигающегося урагана.
13
Тоа-Сителл встретил парад на южном конце Королевского моста. Небольшой отряд Королевских Глаз пробивал ему дорогу сквозь толпу, а император на мгновение перестал улыбаться своим радостным детям и взмахом руки приказал своему министру взойти на платформу. Тоа-Сителл забрался на нее и встал рядом с Ма'элКотом. С трудом перекрывая шум толпы, он прокричал, что Кейна так и не нашли. Каждого входившего на Стадион обыскивали, и, если у кого-то обнаруживали хоть небольшое сходство с убийцей, его немедленно арестовывали. Тоа-Сителл лично осмотрел задержанных, однако Кейна среди них не было. Он не входил на Стадион и не мог попасть туда сейчас, поскольку ворота уже были заперты.
Ма'элКот нагнулся и посмотрел на герцога. Внезапно вокруг наступила тишина, хотя Тоа-Сителл заметил, что запрудившая улицы толпа кричит едва ли не громче прежнего.
Император улыбнулся и мягко произнес:
– Ты ошибаешься. Ты хочешь сказать, что Кейн не входил на Стадион со времени начала поисков. Поверь мне: он будет там.
14
– Ладно, ладно, ЛАДНО! – проворчал Артуро Коллберг, продолжая нервно грызть ногти. Сердце билось вдвое быстрее, в ушах шумела кровь. Лицо распухло, голову сдавило, а в глазах мерцали алые огоньки цвета переключателя аварийного переноса. Дважды обернувшись на безразличные маски полицейских, он снова посмотрел вперед и проверил телеметрию Кейна, выведя ее на экран.
– Ладно, – повторил администратор. – Он проснулся. Движется. Начинайте трансляцию.
15
Даже мелкие региональные каналы, не поддерживавшие английский язык, транслировали репортажи
Джеда Клирлейка; их бедные рекламные кампании не давали достаточно средств, чтобы подключиться к прямой трансляции, однако делали все что могли. Они прерывали свои обычные программы, как только появлялась возможность передать новости.
Рассказ Клирлейка мог послужить образцом ясности; прочим дикторам оставалось только бессильно завидовать его таланту сочетать эмоциональность со спокойствием, его умению намекнуть на собственную причастность к событиям.
– После этого сообщения мы вернемся к Кейну в прямой трансляции!
Сообщение принадлежало Студии. В нем говорилось, что Студия в целях рекламы дарит зрителям шестидесятисекундную прямую трансляцию с места событий. Девиз «Приключения Анлимитед: Когда вам хочется стать другим человеком» медленно таял на экранах всего мира. После него началась трансляция.
И мир вздрогнул.
Пешее движение на Таймс-сквер застопорилось – стоявшие плечом к плечу пешеходы смотрели на огромные телеэкраны. То же самое происходило в Токио, Лондоне, Йоханнесбурге, Кабуле, Нью-Дели… Те, у кого были личные карманные экраны, останавливались посреди дороги и доставали их, остальные бежали по домам, в бары, к магазинам, где могли хотя бы увидеть картинку. Торговля и операции на фондовой бирже застопорились; воздушное движение продолжалось только в служебных зонах, где им управляли компьютеры.
Почти каждый человек на Земле, затаив дыхание, слушал мысленный монолог Кейна.
16
– Похоже, большую часть жизни мне приходится выбираться из чужого дерьма.
Надо мной тускло светится кольцо унитаза. Я лезу вверх, хватаюсь за него руками и быстро высовываю голову, чтобы оглядеться. Сортир пуст, как я и ожидал; обыскивавшие его Королевские Глаза оказались чересчур привередливыми, не стали спускаться в шахту и вообще провели здесь минимум времени.
Я поднимаю сиденье и вылезаю из унитаза. Мне стоит больших усилий не застонать – каждая моя рана немедленно напоминает о себе, болит все, начиная от глаз и кончая костью онемевшего правого колена.
Клянусь мечом Тишалла, я инвалид. Не помог даже сон на окаменелом дерьме на дне шахты.
Впрочем, могло быть и хуже: если бы Ма'элКот не отменил гладиаторские бои, кто-нибудь мог бы воспользоваться этим сортиром, пока я был внизу.
В вентиляционные щели между стеной и крышей виден дневной свет, а все более громкие крики толпы говорят мне, что Ма'элКот в любой момент может войти в ворота.
Вентиляционные щели опоясывают всю стену арены. Гладиаторская уборная находится совсем рядом с выходом на арену, дабы идущих на смерть не беспокоили переполненные мочевые пузыри и сжавшиеся в спазмах сфинктеры. Я осторожно иду сквозь арку без дверей, подпрыгиваю и подтягиваюсь, чтобы выглянуть наружу. О шуме можно не беспокоиться – двадцать тысяч приверженцев Ма'элКота орут так, что я могу взорвать здесь бомбу и никто ничего не заметит.
Арена здесь толщиной около трех футов. Я просовываю голову в одну из щелей, чтобы осмотреться. Внезапно меня одолевает приступ клаустрофобии – я чувствую тяжесть камня у себя над головой и упираюсь в камень локтями. Я невидим в черной тени, отбрасываемой полуденным солнцем.
Я смотрю сквозь вентиляционную щель на золотой песок в солнечных лучах. Над ареной пестреют праздничные одежды зрителей, тесно разместившихся на сиденьях. Они напоминают яркую мозаику – она трепещет и волнуется, будто сшитый из лоскутков флаг.
Какое-то мгновение я разглядываю толпу. Одни нервничают, другие злятся, третьи кажутся откровенно счастливыми.
Через час многие будут мертвы.
В поле зрения попадают несколько Серых Котов в гражданской одежде и около десятка преображенных кантийцев. Я не боюсь за них: они здесь для того, чтобы сражаться.
Интересно, было ли у кого-нибудь из зрителей предчувствие, что сегодня не стоит сюда соваться? Кто из них не удивится, когда вспыхнет заварушка? Кто почувствует дрожь от узнавания? А скольких в предсмертную минуту посетит жестокая мысль: «Я же знал, что надо было остаться дома»?
В скольких домах сегодня будут оплакивать погибших?
Но если я могу купить жизнь Пэллес ценой смерти каждого мужчины, женщины и ребенка на этом Стадионе, я сделаю это. Даже будь их здесь вдвое больше. Я купил бы ее не торгуясь – а сегодня мне предстоит чертовски трудная сделка.
Что-то я становлюсь экономным – старею, что ли?
Новый взрыв оглушительных криков потрясает Стадион, прерывая мои размышления.
Это приехал Ма'элКот.
С ним идет целая процессия, сотни людей в праздничных нарядах; они танцуют на арене, разбрасывают в толпу сладости и монеты, побуждают народ петь вместе с ними гимн Ма'элКоту – «Царь царей». Среди них есть несколько красивых девушек, но в основном процессия все-таки состоит из немолодых мужчин. На раскрашенных по случаю праздника лицах видны морщины, а за улыбками вырисовывается холодное выражение старых солдат, опытных убийц.
Итак, он готов.
Хорошо же!
Толпа не хочет петь. Голоса, которые присоединяются к песне, тонут в усиливающемся реве.
А затем в моем поле зрения появляется украшенная розами платформа.
Она движется без каких-либо явных рычагов – видимо, за счет сил Ма'элКота. Вон он, в центре – он словно легендарный герой, или мифологический бог, или фигура на носу корабля-платформы, въезжающей на песок. Его руки упираются в бока, голова откинута. Для тех, кто видит Анхану впервые, сообщаю: изящно одетый человек рядом с ним, в кружевном камзоле и заправленных в сапоги панталонах, – это герцог Тоа-Сителл, Ответственный за общественный порядок, читай: глава секретной полиции. Он очень умен и очень опасен. Его лицо ничего не выражает; он равнодушно разглядывает зрителей.
Вероятно, ищет меня.
Его здесь быть не должно; я надеялся, что он не окажется таким глупцом. Если его сегодня убьют, король и королевство Канта окажутся по уши в дерьме.
Ну ладно, беспокоиться о короле уже поздновато. У меня есть свои дела. Вон они.
Как ни стараюсь я не замечать двух Х-образных рам по сторонам украшенной цветами платформы, не могу отвести от них глаз. С одной свисает Ламорак. Он уронил голову и кажется мертвым – а жаль.
Не хотелось бы мне, чтоб он пропустил такое зрелище.
С другой рамы, опутанной серебряной сетью, свисает моя жена.
У меня холодеет в животе, словно я проглотил кусок льда, холод лезет мне в грудь, леденит ноги, руки, голову. Я вижу себя как бы со стороны, слышу свои мысли. Я не чувствую биения собственного сердца – только шипение под ребрами, да еще в ушах потрескивает, словно в ненастроенном радио.
Пэллес поднимает голову. Она кажется взволнованной; она далеко от того таинственного места, где ей было так хорошо. Она облачена в белую рубаху, сквозь которую проступает кровавая полоса от ребер до пальцев левой ноги. Кровь капает с пятки прямо в цветы под ногами Пэллес.
