— Судя по тому, что вы говорите, боги тоже будут воевать друг с другом…
Ольми согласился.
— Интересно понаблюдать, как грубые мифы нашей юности возвращаются в качестве вечных истин, верно?
Лэньер постучал в дверь Патриции и позвал ее. Спустя минуты, после еще нескольких обращений, Патриция открыла дверь и жестом пригласила его войти. Волосы ее были спутаны и взъерошены. На ней была та же одежда, что и на пляже.
— Я просто хотел узнать, как вы себя чувствуете, — сказал Лэньер, неловко стоя посреди комнаты и не зная, куда девать руки.
— Конечно, — прошептала Патриция, поворачиваясь к нему. В глазах ее застыло жалобное выражение. — Сколько прошло времени?
— С тех пор как вы ушли с пляжа?
— Да. Сколько?
— Двенадцать часов. Сейчас уже темно.
— Я знаю. Я включила свет, прежде чем впустить вас. Здесь совсем как в номере отеля. Наверное, таким и должно быть это место — странным, необычным. Назад к основам. Так сказал Президент.
— Вы не совсем правы, — сказал Лэньер. — Кое-что не совсем так.
— Я не могу перестать думать. Я была в состоянии… которое называю глубокой задумчивостью, и пробыла в нем двенадцать часов. Я и сейчас думаю. Знаете, я едва могу разговаривать.
— О чем вы думаете?
— О том, как вернуться домой. Все сводится к этому.
— Ольми сказал…
— Гарри, я теряю контроль над собой. Я могу кончить, как тот бродяга — искаженной и нереальной. Я не могу перестать думать. Адвокат президента сказал… Гарри, мне нужна помощь. Мне нужно как-то отвлечься.
— Как? — спросил Лэньер.
Патриция вытянула руку и растопырила пальцы, жестикулируя ими. Он взял ее за руку.
— Я человек, верно? Я настоящая. Я не какая-то игрушка или программа.
— Вы настоящая, — подтвердил Лэньер. — Я же прикасаюсь к вам.
— Я сейчас в этом совсем не уверена. Вы даже не представляете, что творится у меня в голове. Я вижу… Это не искусственное, не помощник или что-то в этом роде. Это внутри меня — все расчеты, теории. Я вижу вселенные, связанные, словно страницы Библии, и я знаю номера этих страниц. Ольми мне поверил не до конца. Но мне все еще кажется, что я права. У них есть устройства для открытия ворот, одни больше, другие меньше. Если бы я могла получить одно из них, то вытащила бы всех нас домой прямо сейчас. Назад, туда, где все в порядке. Я знаю номер страницы.
— Патриция…
— Дайте мне сказать! — яростно сказала она. — Назад, туда, где нет ядерной войны. Где мой отец читает «Тьемпос де Лос-Анджелес». Где меня ждет Пол. Но я думаю не только об этом. Президент сказал, что они могут заставить Аксис двигаться вдоль коридора, вдоль Пути, с релятивистской скоростью. Релятивистской. Чтобы уничтожить врагов. Это должно сработать. Но…
— Помедленнее, Патриция.
— Я не могу, Гарри. Мне нужен кто-нибудь. Мне нужен Пол, но он мертв, пока я не найду его. — Она сильнее сжала руку Лэньера. — Помогите мне. Пожалуйста.
— Как?
Она прищурила глаза, словно стояла лицом к ветру, и с трудом заставила себя улыбнуться.
— Путь может расширяться. Если там окажется большой релятивистский объект, движущийся вдоль сингулярности. Он будет раздуваться. Он закроет ворота, просто заткнет их.
— Как я могу помочь вам? Я позову Кэрролсон…
— Нет, пожалуйста. Только вы. Я делала записи. — Патриция взяла свой электронный блокнот. Экран был покрыт символами, которые не имели для Лэньера абсолютно никакого смысла. — У меня есть доказательство. Дайте мне возможность отправиться к точке геометрического сосредоточения… и я смогу вытащить нас отсюда. Я не могу отказаться от этой мысли.
— Патриция, вы сказали, что я могу помочь.
— Полюбите меня, — внезапно попросила она.
Лэньер замер, потрясенный.
— Сейчас я состою из одних мыслей. Дайте мне тело.
— Не будьте смешной, — бросил он со злостью — с двойной злостью, ибо почувствовал неясную симпатию.
Патриция вздрогнула.
— Пол мертв. Это не будет предательством по отношению к нему. Когда я открою ворота, он снова будет жить, но сейчас его нигде нет. Я знаю, что вы живете с Фарли… И Хоффман…
Это были не те слова. Она вроде бы ставила вопрос о его ответственности перед ней, и оба почувствовали это.
— Я и ревную, и нет, — объяснила она. — Я люблю Карен. Я люблю всех вас. Я чувствую, что я не такая, как все, другая, но я хочу быть… вместе со всеми вами. Я хочу, чтобы вы полюбили меня.
— Я не могу воспользоваться своим преимуществом, когда вы так уязвимы, — сказал Лэньер.
— Преимуществом? Я нуждаюсь в вас. Это у меня преимущество перед вами, я знаю, но… я просто знаю, что это должно помочь. Я не маленькая девочка. Сейчас у меня в голове такие мысли, до которых не дошли даже эти люди. Ольми это знает. Но если я буду продолжать думать, то могу потерять все. Сломаться.
Она щелкнула пальцами.
— Я, наверное, не очень хороша в постели.
— Патриция, — сказал Лэньер, пытаясь вытащить руку из ее руки, но внутренне не желая этого.
Она подошла ближе и положила руку ему на живот.
— Я буду пристрастной, если придется. Тело — тигр, разум — дракон. Накормите одного, чтобы сохранить другого.
— Вы тоже доводите меня до предела, — спокойно сказал Лэньер.
Она опустила руку ниже.
— Я не просто неуклюжий маленький гений.
— Нет, — подтвердил он.
Патриция откинула голову назад, лаская его, и в экстазе улыбнулась, закрыв глаза. Лэньер больше не в силах был сопротивляться. Освободив руку он начал расстегивать ее блузку.
Раздевшись, они крепко обняли друг друга. Лэньер присел, чтобы поцеловать ее грудь. Его глаза увлажнились, когда он ощутил между губами соски. Ее груди были средней величины, чуть-чуть отвисшие, одна заметно больше другой; кожа между ними была покрыта темными веснушками. Но их размер и форма не имели значения. Лэньер внезапно ощутил чистый порыв страсти, унесший прочь все эмоции. Патриция повела его в спальню и легла рядом с ним. Они целовали друг друга. Он взял ее бедра, раздвинул их и скользнул глубоко внутрь; мускулы его живота и ягодиц напряглись. Затем сверху оказалась Патриция. Она прижалась к Гарри, закрыв глаза и расслабившись, отдавая свою нежность. Она приподнялась, и Лэньер наблюдал за их взаимосвязанными движениями как бы со стороны, словно это был просто долг, совместная работа. Так у него бывало и с другими.
А теперь он лежал в постели с маленьким гением Джудит Хоффман. Только теперь Лэньер осознал ту тревогу, которую испытал, увидев ее впервые; его уважение к мнению Хоффман затенило первоначальную реакцию на внешнюю хрупкость Патриции. Теперь он был внутри этой хрупкости, получая от нее удовольствие — во имя долга, — и это было смешно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
