Отказавшись от лестного предложения опального маршала, Ян Петрович проявил завидную предусмотрительность. Согласись Дзенит пойти к Тухачевскому начальником штаба, наверняка был бы расстрелян, если не вместе с ним, то после. А так репрессии обошли мудрого комдива стороной.
Фельдман был арестован 15 мая 1937 года. Вероятно, драматический телефонный разговор происходил тем же вечером или на следующий день — друзья Тухачевского об исчезновении Фельдмана должны были узнать очень быстро. Правда, не исключено, что печальное известие настигло Михаила Николаевича немного позже — это в том случае, если в момент ареста ближайшего друга он находился на пути в Куйбышев. Маршал должен был сообразить, что после Фельдмана очередь за ним. Ведь с Борисом Мироновичем делился самым сокровенным… Неслучайно авторы позднейших публикаций о Тухачевском, в частности французский журналист Виктор Александров, именно с Фельдманом заставляют нашего героя вести разговоры о возможности военного переворота. Приведем тот вариант их беседы, который воспроизведен в книге российских историков В. Н. Рапопорта и Ю. А. Геллера «Измена Родине». Конечно, здесь мы имеем дело со слухами, циркулировавшими в советских военных и журналистских кругах. Но, как знать, нет ли в этих слухах частицы истины? Ведь такой разговор мог состояться, скажем, в тот момент, когда маршал узнал, что он больше уже не первый заместитель наркома обороны. Итак, Фельдман: «Разве ты не видишь, куда идет дело? Он всех нас передушит поодиночке, как цыплят. Необходимо действовать». Тухачевский: «То, что ты предлагаешь, — это государственный переворот. Я на него не пойду».
В любом случае дальше разговоров, да и то, скорее всего, после лишней рюмки водки или коньяку, подготовка переворота двинуться не могла в принципе. В 1937 году и Тухачевский, и Фельдман, и другие военные прекрасно понимали, что военный переворот в СССР невозможен. Для его подготовки нужна многомесячная работа по вовлечению в заговор строевых командиров хотя бы Московского гарнизона, что не укрылось бы от внимания политорганов, особых отделов и секретных осведомителей. Да и с какими лозунгами можно было бы поднять красных командиров и даже рядовых бойцов на свержение Сталина? Культ вождя развился уже очень сильно. По меньшей мере, целое десятилетие никакая публичная критика генсека не допускалась. Красноармейцы знали об ужасах коллективизации, но считали, что они уже в прошлом и что за них ответственны «лихие бояре» на местах, а не «добрый царь» — Сталин. Да и материально военным, не исключая и рядовых бойцов, жилось, как мы ранее убедились, значительно легче, чем остальному населению страны.
Немногие уцелевшие сторонники Троцкого уже после гибели своего лидера и смерти Сталина рассказывали, что преданные Льву Давидовичу военачальники, вроде командующего войсками Московского военного округа Н. И. Муралова, вскоре после смерти Ленина предлагали совершить военный переворот, арестовать Сталина, Зиновьева, Каменева и других членов Политбюро как изменников революции и провозгласить Троцкого главой партии и государства. Председатель Реввоенсовета этот замысел отверг, хотя и располагал всеми возможностями для успешного переворота. Ведь он контролировал аппарат военного ведомства и был популярен в войсках, где было немало преданных Троцкому военачальников. ОГПУ в середине 20-х еще не имело столь развитой сети своих органов в Красной армии, как в 30-е годы, да и сами эти органы до некоторой степени вынуждены были считаться в своей деятельности с Реввоенсоветом. Влияние Троцкого в армии в тот период вынужден был признать, как мы помним, даже Ворошилов на февральско-мартовском пленуме 37-го года. Но роль обыкновенного военного диктатора на манер южноамериканских председателя Реввоенсовета не устраивала. Он мечтал о мировой социалистической революции. В том, что ее экспорт на штыках Красной армии невозможен, Лев Давидович убедился еще во время войны с Польшей. Значит, нужно было утвердить свою власть в партии большевиков — носительнице притягательных для пролетариата и более широких народных масс во всем мире идей Маркса и Ленина. Военный переворот низводил партию на второстепенную роль придатка армии, а вместе с этим, как полагал Троцкий, уничтожил бы и шансы на торжество мирового пролетариата. Потому и вступил Лев Давидович в оказавшуюся безнадежной борьбу за привлечение на свою сторону большинства партийцев, за главенство в ВКП(б).
У Тухачевского же в 1937-м не было ни возможности бороться, ни идеи, за которую стоило бороться. Вся его жизнь была посвящена Красной армии, в которой он, быть может, одновременно видел и сильную русскую национальную армию, и орудие борьбы за победу мировой революции, в отличие от Троцкого продолжая верить в успех экспорта коммунизма военным путем. С перемещением в захолустный Приволжский округ маршал фактически был отстранен от руководства преобразованием Красной армии в мощную военную силу, отвечающую, как ему хотелось верить, всем требованиям будущей войны. Главная идея Тухачевского уже не могла быть реализована. Оставалось только утешать себя всё слабеющей надеждой: вдруг Сталин сменит гнев на милость и вернет в Москву? Но после ареста Фельдмана маршальская смекалка должна была подсказать: речь идет уже о свободе и самой жизни.
Много лет спустя, в 1962 году, в том же Куйбышеве главному маршалу артиллерии С. С. Варенцову во время военных сборов передали записку: «Пеньковский арестован как американский шпион». Тут необходимо небольшое пояснение. Полковник Главного разведывательного управления Генштаба О. В. Пеньковский, ближайший друг маршала, которому Сергей Сергеевич говорил: «Ты мне как сын», в течение двух лет был наиболее ценным агентом разведок США и Англии. После прочтения записки маршальская смекалка не подвела: Варенцов грохнулся в обморок. Правда, за вполне реальные прегрешения (разгласил Пеньковскому сведения, к которым тот по должности доступа не имел) он отделался куда меньшим наказанием, чем ни в каком шпионаже или заговоре не виновный Тухачевский. Варенцова лишили Золотой Звезды Героя Советского Союза и разжаловали в генерал-майоры, заодно исключив из партии и уволив в отставку.
Когда-то Тухачевский освобождал Самару, будущий Куйбышев, от белых. Ирония судьбы заключалась в том, что в этом же городе, названном в честь его друга, Михаилу Николаевичу пришлось провести последние свои дни на свободе. После того как Михаил Николаевич узнал об аресте Фельдмана, у него оставались два возможных варианта действий. Первый, самый простой: пустить пулю в лоб, предпочтя достойную военачальника смерть позору суда и казни. Второй, более сложный: попытаться скрыться из Куйбышева, перейти на нелегальное положение и достичь какой-нибудь границы — маньчжурской, польской, румынской, иранской, всё равно. В случае неудачи смотри вариант первый. Но Тухачевский в оставшиеся до ареста дни вообще никаких действий не предпринимал. Почему?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
