Я еще буду писать вам. Теперь отрывают. Я все утро пробыл с Родофиником, а потом с Нессельродом. И Нессельрод хлопочет о перемене нравственной, которая с вами произошла. Намеднись гр. Дибич говорил, что он точно таков же был, как вы, взявши на себя огромную обузу и в самых критических обстоятельствах.
Радуюсь, что кое-что успел сделать для Аббас-Кули и Шаумбурга. Меня опять турят в Персию, чуть было не послали с ратификациею, но я извинился физическою немощию.
Сделайте одолжение, ваше сиятельство, дайте Льва и Солнца Чевкину, гр. Кушелеву и Бухгольцу. Вам это ничего не стоит, а они вам навек будут благодарны. Прикажите об этом Амбургеру.
Поутру я на минуту заезжал к Сологубовым2. Какая хорошенькая невеста у Обрескова! Чудо! Это гораздо важнее его лент и Амбасадорства3. Прощайте. Душевно вас обнимаю и с чувством полного уважения и преданности честь имею пребыть вашего сиятельства всепокорнейший слуга А. Грибоедов.
Паскевичу И. Ф., 12 апреля 1828*
12 апреля <1828>. Петербург.
Почтеннейший, мой дражайший благодетель.
Сейчас мне в департаменте объявил К. К. Родофиникин, что к вашему сиятельству отправляется курьер с ратификациями. Нового мне вам сказать нечего, притом в присутственном месте не так вольно слова льются. Я еще нового назначения никакого не имею1. Да если и не получу, да мимо идет меня чаша сия. Душевно бы желал некоторое время пробыть без дела официального и предаться любимым моим занятиям. В Английском клобе здесь пили за здоровье графа Ериванского и изготовили ему диплом в почетные члены. Скоро ли и сами ли вы лично двинетесь на врага христовой церкви?2 Прощайте.
С чувством полного уважения, любви и благодарности вашего сиятельства всепокорнейший слуга А. Грибоедов.
Сахно-Устимовичу П. М., 13 апреля 1828*
13 апреля <1828. С.-Петербург>.
Почтенный друг Петр Максимович. Два раза для вас был у Дибича, для объяснения ему, что крест вам следует вопреки ничтожности чина, в котором вы года переслужили, был в министерстве юстиции, в Герольдии. Теперь о чине вашем поступило к докладу, а о кресте все еще ничего нет. – Извините, что мало пишу, во-первых, в департаменте Азиатском, а не дома, а второе обстоятельство получите от Андроникова…
Верный друг А. Грибоедов.
Одоевскому А. И., начало июня 1828*
(Черновое)
<Начало июня 1828>. Петербург.
Брат Александр. Подкрепи тебя бог. Я сюда прибыл на самое короткое время, прожил гораздо долее, чем полагал, но все-таки менее трех месяцев. Государь наградил меня щедро за мою службу. Бедный друг и брат!
Зачем ты так несчастлив! Теперь ты бы порадовался, если бы видел меня гораздо в лучшем положении, нежели прежде, но я тебя знаю, ты не останешься равнодушным, при получении этих строк, и там….. вдали, в горе и в разлуке с ближними.
Осмелюсь ли предложить утешение в нынешней судьбе твоей! Но есть оно для людей с умом и чувством. И в страдании заслуженном можно сделаться страдальцем почтенным. Есть внутренняя жизнь нравственная и высокая, независимая от внешней. Утвердиться размышлением в правилах неизменных и сделаться в узах и в заточении лучшим, нежели на самой свободе. Вот подвиг, который тебе предстоит. Но кому я это говорю? Я оставил тебя прежде твоей экзальтации в 1825 году. Она была мгновенна, и ты, верно, теперь тот же мой кроткий, умный и прекрасный Александр, каким был в Стрельно и в Коломне в доме Погодина. Помнишь, мой друг, во время наводнения, как ты плыл и тонул, чтобы добраться до меня и меня спасти1.
Кто тебя завлек в эту гибель!![128] Ты был хотя моложе, но основательнее прочих. Не тебе бы к ним примешаться, а им у тебя ума и доброты сердца позаимствовать! Судьба иначе определила, довольно об этом.
Слышу, что снисхождением высшего начальства тебе и товарищам твоим дозволится читать книги. Сейчас еду покупать тебе всякой всячины, реестр приложу возле.
Каратыгину П. А., апрель – июнь 1828*
<Апрель – начало июня 1828. Петербург.>
Друг мой Петя, сделай одолжение, достань ложу в 1 ярусе поближе и пару кресел, коли можешь.
Прощай.
А. Г.
Френу Х. Д., июнь 1828*
(Перевод с немецкого)
<Начало июня 1828.>
Высокочтимый г. статский советник. Я вам сердечно обязан за любезное внимание, которое вы мне оказываете в отношении моих будущих ученых занятий в Персии1. Я только опасаюсь, что не могу выполнить всего того, что вы ожидаете от моего усердия в науке. Ваше любезное приглашение я могу принять не раньше как во вторник на будущей неделе. В среду я уезжаю.2
Ваш преданный слуга Алекс. Грибоедов.
Булгариной Е. И., 5 июня 1828*
(Перевод с немецкого)
5 июня <1828. Петербург>.
Прощайте, любезная Леночка, верный друг, целую вас от всего сердца, и Танту1 тоже. Прощайте! Прощаюсь на три года, на десять лет, может быть, навсегда. Боже мой! Неужто должен я буду всю мою жизнь провести там, в стране, столь чуждой моим чувствам, мыслям моим… Ничего… Может быть, я еще когда-нибудь сбегу в Карлово2 от всего, что мне сейчас так противно. Но когда? Еще далеко до того. Покуда обнимаю вас, добрый друг мой, будьте счастливы.
Ваш верный друг А. Грибоедов.
Булгарину Ф. В., 6 июня 1828*
Любезный друг Benedicti filius[129], узнай, пожалуйста, у Малиновского, или у Никиты Всеволожского, или Сапожкова, или у кого хочешь имя, отчество и чин Семашки1 и напиши ко мне тотчас с следующею экстрою. Прощай. Люби меня и Länchen2 поцелуй.
Верный твой друг А. Грибоедов.
Царское Село. 6 июня 1828.
Пословицы Строева3 пришли, сделай милость.
Булгарину Ф. В., 12 июня 1828*
12 июня <1828>. Москва.
Любезнейший друг Фадей Венедиктович. Чем далее от Петербурга, тем более важности приобретает мое павлинное звание.1 – Здесь я несколькими часами промедлил долее, чем рассчитывал. Но ты можешь посудить, до какой степени это извинительно в обществе с материю и с миленькими полукузинками; jolies comme des anges[130], и этот дом родимый, в котором я вечно, как на станции!!! Проеду переночую, исчезну!!! Une <…> éxistance[131].
Скажи Ордынскому2, что я был здесь опечален чрезвычайно, именно на его счет. Похвиснев, которого я полагал сделать предстателем у Вельяминоваза его братьев, умер. И жаль, собственно, за этого молодого человека и за братьев нашего приятеля. Но в Туле думаю найти истинного ко мне дружески расположенного Алексея Александровича, брата Вельяминова, а коли нет, то буду писать к нему.
Сходи к пи́куло челове́куло3. Он у меня ускромил месяц жалования. Но со мною нет полномочия, письма государева к тому государю, к которому я еду. Подстрекни, чтобы скорее прислали, иначе как же я явлюсь к моему назначению. Я слишком облагодетельствован моим государем, чтобы осмелиться в чем-либо ему не усердствовать. Его именем мне объявлено, чтобы я скорее ехал, я уже на пути, но в том не моя вина коли не снабдили меня всем нужным для скорейшего исполнения высочайшей воли. Здесь я слышу стороною вещи оттудова, которые понуждают меня торопиться. Приторопи же и ты мое азиатское начальство, его превосходительство пи́куло <…> дери́куло.
На первый случай пришли мне Иордена «Атлас всеобщий» и карту войны, непременно и скорее, а антиквитетами и отвлеченностями4 повремени. Новейшее сочинение о коммерции, о ведении консульских книг, двойную или десятерную бухгалтерию тоже пришли, и руководство мне и моему Амбургеру.
Вот, мой друг, письмо ко мне моей сестры.5 Рассуди и, если можно, спишись с ней и помоги. Адрес ее:
Марье Сергеевне Дурновой, Тульской губернии, в город Чернь. Но я совершенно оставляю это на твой произвол, как другу, обо мне искренно попечительному.
Скажи Александру Всеволодскому, что Одоевский требует от матушки уплаты долгу = 5 000 рублей. Может ли он уплатить ему за матушку (которой он сам должен тридцать четыре тысячи)? – Она совестлива, больна и безденежна, Александр меня любит и честен. Поговори ему, и понудь его непременно сделать мне приятное.
