Решения собора были разосланы по епархиям со строгим предписанием принять их за руководство «без всякого прекословия». Намерения патриарха были самые благие. Иоаким желал порядка в фундаменте церковной организации — приходах, чтобы «иереям по соборному постановлению быть избранным, и от народа честно призванным, и от архиереев благословленным и повеленным». Право, не его вина, что под сенью родных осин подобные общие пожелания имеют несколько ироничный оттенок…
Более существенных успехов патриарх мог добиться на ниве конкретного исправления не весьма благочестивых нравов видных духовных лиц. Сторонник служебного порядка был изрядно раздосадован «разнством и несогласием» в духовном чине: начиная от разноголосицы в титуловании его, патриарха, продолжая «неприличными» украшениями в одежде и «вымышлениями от самомнения и самочиния» в поведении духовных властей, кончая разночтениями в чинопоследовании и самой божественной литургии.
Тщательно подготовленный патриархом собор истово взялся искоренять эти «бесчиния». Прежде всего, был внимательно рассмотрен чин литургии Василия Великого и Иоанна Златоуста: «неудоборазумные» места прояснены, разногласия сняты. Затем патриарха решено было титуловать «великий господин святейший кир Иоаким милостию Божиею патриарх Московский и всея Руси». Наконец, дошел черед до церковных степеней и преимуществ каждого сана при богослужении и в облачении: от патриарха до протопопов (бедным попам было явно не до величания облачениями).
Формальное отступление
В средние века и Новое время существовали довольно устойчивые сословные различия в одеяниях (а также праве на ношение оружия, украшений, использование карет и т. п.), в том числе церковных (в зависимости от сана и принадлежности к определенной корпорации или категории духовенства). Но тонкости ношения одежды в рамках того или иного общего типа стали бросаться в глаза только после введения действительно единообразной военной формы.
Читатель может возразить, что на Руси форма была вместе с регулярной армией введена Петром — и ошибется. Уже к концу царствования Алексея Михаиловича Россия имела несколько десятков более или менее регулярных полков, по–своему вооруженных и одетых. Один «приказ» из 500 московских стрельцов мог носить парадные длинные (до икр) голубые кафтаны с желтыми сапогами и желтой же портупеей, другой — коричневое с красным и т. п. (круглые меховые шапки под блестящие стальные каски различались цветом суконного верха). «Выборные солдаты» в вороненых латах были сплошь черными, драгуны — красными и т. д. Полки и подразделения имели свои неповторимые по рисунку, бережно хранимые знамена, единообразные для родов войск.
К царствованию Федора Алексеевича, который в результате военно–окружной реформы 1679 г. поставил из русской армии в регулярный строй, различия внутри сословной одежды, например придворных, стали уже столь бросаться в глаза, что государь вначале сыпал приказами, как следует одеваться на то или иное дворцовое действо, затем установил, по каким дням носить золотую, серебряную, узорчатую и т. п. одежду определенного материала и покроя, а кончил успешным введением придворного платья среднеевропейского образца для мужчин и женщин, и здесь опередив своего младшего брата Петра [295].
Иоаким, как принято выражаться в вульгарно–социологической литературе, «отвечал на потребности времени», то есть замечал и исправлял то, что был способен различить, но не стерпеть. И если благодаря его стараниям Русская православная церковь подошла к превращению в духовный департамент империи во всем блеске единообразных мундиров (виноват: облачений) — то мы не можем ни восхвалять, ни укорять за это предпоследнего перед Синодальным периодом патриарха.
Собор 1675 г. (Окончание)
На наведение чиновного порядка среди вверенного ему духовенства Иоакима толкали два сильных мотива, ярко выраженных в приготовленном к собору деле об осуждении Иосифа, архиепископа Коломенского. Патриарх одновременно наносил удар по роскоши богатого духовенства, разорявшей Церковь, порождавшей зависть и раздоры, и по самомнению тех представителей иерархии, которые опасно величались не только друг перед другом, но и перед архипастырем, покушаясь на саму чиновную структуру.
Показания свидетелей обвинения рисуют Иосифа наглой, зажравшейся тварью, воспринимавшей свое незаслуженно высокое положение как должное и позволявшей себе пьяно хаять все власти: царя, бояр, патриарха и архиереев. Этот облик хама дополняется дикой жестокостью к подчиненным, которых Иосиф явно не принимал за подобных себе людей, усугубленной уверенностью в полной безнаказанности. Не вдаваясь в детали [296], отмечу характерные реплики архиепископа к терзаемым по его приказу попам:
— Кто вас у меня отнимет? Не боюсь я никого, ни царь, ни патриарх вас у меня не отнимет!
— Бей гораздо, мертвые наши!
Словом, сей деятель «зверским весьма образом и стремлением уловлял овец во снедь своего зверообразного насыщения, си–речь безмерного мздоимства и неправды». Приговор собора, по которому Иосиф был лишен сана и сослан в один из новгородских монастырей (с правом управлять последним), также характерен для власть имущих, не склонных наказывать своего наравне с холопами.
Под впечатлением выдвинутых против Иосифа обвинений собор воспретил духовенству «нововымышленные» ухищрения и «различноцветные украшения» в одежде, не велел монахам носить шелка, а белому духовенству установил одеваться в черное или «багряновидное» платье и «шапки смирных цветов». Между прочим, попам повелевалось носить немалую тонзуру и ходить в скуфьях. В облачениях, знаках достоинства и церковных действиях были утверждены строгие различия между: 1) патриархом; 2) митрополитом; 3) архиепископом и епископом вровень; 4) архимандритами трех упоминавшихся выше монастырей; 5) всеми остальными настоятелями.
Соборные решения были подтверждены патриаршими грамотами, разосланными по епархиям. Упорный Иоаким не остановился на этом, продолжив уточнение «чинов» церковного служения: прежде всего для самого себя. В 1677 г. «Чиновник архиерейского служения», разработка которого была начата еще в 1667 г., был волею патриарха издан государевым Печатным двором. Строгие правила поведения архиерея Иоаким, начиная с собственной службы, ковал далее в рукописных Записных книгах. Наконец, в середине 80–х г. основные богослужебные обязанности архипастыря были кодифицированы другом Иоакима Игнатием Римским–Корсаковым в «Сводном чиновнике патриарших выходов и служб» за 1667—1679 г. [297]
О своевременности мер по наведению порядка в нестройных рядах российского духовенства свидетельствуют отмеченные собором покушения на святое: доходы патриаршей кафедры. Некоторые архиереи дерзали даже сами печатать антиминсы и варить св. миро! Подобные поползновения собор пресек, но на справедливо осуждаемое патриархом право церковных властей грабить донага подчиненное духовенство сам Иоаким в 1675 г. покуситься не осмелился. Это было делом будущего.
Борьба у трона
Иоаким стал силен благодаря канцлеру Матвееву — царский фаворит надеялся удержаться у власти с помощью патриарха. У каждого из них были свои планы и страхи. Иоаким думал о церковном строительстве, Матвеев охватывал мыслью Европу и немалую часть Азии, ведя дипломатические и военные сражения за утверждение России как великой державы. Но реальные возможности обоих были связаны с позицией государя, все более впадавшего в зависимость «т нашептываний окружающих. Матвеев доводил международную ситуацию до такой степени риска, когда казалось, что никто, кроме него, не в силах удержать страну от катастрофы. Иоаким с ужасом узнал, что до смятенного духом в связи с соловецкой осадой Алексея Михайловича доходят обращения самого Никона!
Читатель, ознакомившийся с деяниями предшествующих патриархов, очевидно, уже обратил внимание, что малоизвестная фигура Иоакима вырастает на наших глазах в незаурядную, редкостной среди архипастырей величины личность. Давно уже патриархи не вступали с царем в открытый спор. Иоаким, готовый на все, чтобы не допустить возвращения Никона, бросил Алексею Михайловичу прямой вызов: в ноябре 1674 г. он арестовал и посадил на цепь царского духовника. Двор обомлел; никто даже не осмелился известить государя, бывшего в это время в дворцовом селе Преображенском.
К Алексею Михайловичу бросился сын духовника, стольник Лесников, изобразив дело в самых ужасных красках. «Можно догадываться, — замечает в этой связи С. М. Соловьев, — что весть о Конотопском [298] или Чудновском поражении производила не более сильное впечатление на благочестивого царя. Он велел сказать духовнику, что будет в Москве завтра рано поутру нарочно; приехал, позвал самых близких к себе людей — Долгорукого, Хитрова, Матвеева, послал за патриархом…» Малейшее колебание, тень сомнения — и с Иоакимом было бы кончено.
