ты делал мне больно.
— Я сам не хочу делать тебе больно. Но я должен знать, как изменилась твоя кровь, чтобы понять, помогли ли тебе мои уколы.
Закончив набирать кровь из пальца, я помазал девочке палец спиртом и приложил к пальцу ватку. Из вакуумной трубочки я слил кровь в пробирку.
— А теперь мазок, — напугал я девочку, вооружившись стерильной палочкой для взятия анализа.
Наника сразу же спряталась за тумбочку с мед инструментами.
— Не бойся, это не больно.
Но девочка не велась на мои уговоры.
— Ты и про уколы так говорил. А потом от них горит и болит всё тело.
— А разве тебе после них не думается яснее? Ну, давай, не бойся, я просто возьму мазок у тебя из рта и всё.
Моя «жена» заняла прочную оборону за тумбой, и сдавать позиций не собиралась.
— Я возьму у тебя мазок, а потом ты с тётей Клео пойдёшь есть мороженое в парк.
— Правда? — уставились на меня большими глазами с кроваво красной радужкой.
— Правда, любое, какое ты любишь.
— Ну, ладно, — махнув рукой девочка вышла ко мне.
— Открой ротик, — скомандовал я и сунул палочку ей за щёку к верхнему нёбу, — Вот так, молодец.
— По, а ты пойдёшь с нами?
— Прости, мне надо ещё поработать.
— Тогда я подожду, — осведомила меня Наника, взбираясь ко мне на колени.
Я тут же сунул ей лист бумаги и цветные карандаши, а то эта почемучка не даст мне работать.
— А от чего ты меня лечишь?
— От синдрома дауна, родная, — сказал я погладив ребёнка по голове.
— А что это?
— Ну, когда боги создавали тебя, они от щедрости отсыпали тебе лишнего. Я это лишнее забираю у тебя.
Девочка пошерудила у себя карандашом за ухом и изрекла:
— Если это моё — то оставь, не надо ничего у меня забирать.
— Ах ты жадина мелкая. Вот представь, что ты пьёшь чай. Представила?
— Угу.
— И ты насыпала туда четыре ложки сахара.
— А четыре ложки это сколько?
— Ну-у-у, — я замялся, под рукой ложек у меня не было. Поэтому я зажёг голоэкран у себя на рабочем столе, нашёл в местной сети фотографию ложки и скопировал её четыре раза, показывая девочке визуально.
— Так я по столько и пью.
— Ну, хорошо, тогда шесть ложек.
Девочка кивнула, давая мне возможность продолжить.
— Вот представь себе, что ты чай и в тебя насыпали шесть ложек сахара. Можно ли будет такой чай пить?
— Не знаю, но хочу попробовать.
— Попробуешь, если, конечно, у тебя после этого не слипнется. Но пока поверь мне на слово, чай с шестью ложками — это слишком сладко.
— Слишком сладко не бывает! — безапелляционно заявила мне Наника.
— Плохой пример, — сдался я. — Что ты больше всего любишь?
— Мороженое.
— Какое?
— Всё.
— А что ты больше всего не любишь?
— Брюссельскую капусту.
— Вот представь себе мороженное, со вкусом брюссельской капусты.
Сидя у меня на коленях девочка даже перестала рисовать и побледнела. Только что я осквернил святое мороженное. После такого, по мнению Наники, меня должны казнить. По-моему ещё даже небольшой спазм тошноты пробрал.
— Вот считай себя мороженным, в котором брюссельская капуста и я забираю из тебя капусту, что бы всё было сладко.
— А мороженым со вкусом чего я стану?
— Судя по всему со вкусом помидора. Именно под него стали цветом твои глаза.
— Я не хочу быть помидором. Я хочу быть клубникой.
По моему у меня дёргнулся левый глаз. Если дальше будет с Ло так плотно общаться и если Клео её от дурного не убережёт, то да станет. Эти всё покажут, расскажут и с предпочтениями определиться помогут. Я потряс головой избавляясь от ужасных картин грядущего будущего ждущих меня лет так через восемь, когда у девочки начнётся просыпаться интерес к противоположному полу. Рано об этих проблемах думать, но на Крит Нанику я даже одной ногой не пущу.
— Не, лучше вишенкой, она тоже красная.
Я прервал наше с ней общение и обратил своё внимание на монитор. Умная медицинская машина, в гнездо которой я сунул собранные мной анализы, показала положительные результаты. Комбинированная с наномашинами генная терапия работала и с каждым днём Наника всё больше превращалась в обычного счастливого ребёнка. Сейчас её состояние было почти стабильным, ещё один может быть два сеанса, и лечение будет завершено. Надо бы сделать их поскорее, но пусть сегодня отдохнёт. Я посмотрел на девочку, усердно малюющую листы карандашами. Натерпелась она за этот месяц, уколы, после которых хромосомный набор человека приходил в должное состояние, были достаточно болезненны. Одновременно с этим наноботы перестраивали и организм в то состояние, каким он должен был быть. Это всё сопровождалось болями и скачками температуры. Её «родственники» сейчас бы и не узнали её, так сильны были перемены. Прежде всего, глаза, из-за лечения они приобрели кроваво красный цвет. Это можно было легко исправить в нашем отделении пластической хирургии, но девочке такой необычный цвет глаз очень понравился, и она просила оставить.
— Наника, а что ты рисуешь?
— Воть.
Она показала мне лист, на котором изображены коряво нарисованные три человека, двое взрослых и один ребёнок. Двое взрослых держали за руки ребёнка, находящегося между ними и все широко улыбались.
— А кто это?
— Это я, — девочка ткнула пальцем в нарисованную девочку. — Это Клео, — теперь она ткнула пальцем в бесполое существо с тёмными волосами, которое могло быть как мужчиной, так и женщиной. — А это… — ткнула она пальцем в оставшееся существо со светлыми волосами.
— Я?
— Нет. Это Гера. Мог бы догадаться, у него волосы светлые.
— А где я?
— Ты — вот. — Наника достала отдельный рисунок, где антропоморфное существо сидит за коряво нарисованным столом и смотрит в микроскоп.
М-м-мда, именно в таком положении она чаще всего меня и видит. Входная дверь зашуршала, отодвигаясь в сторону, и внутрь вошла Клео.
— Ну, вы ещё долго?
— Идём, идём, — сказал я, а Наника соскочила с моих коленей и побежала к Клео. У них начались очередные обнимашки. Сейчас официально Наника приходится мне женой, а Клео — приёмной дочерью. Поэтому я оказался в весьма престранной ситуации, когда сплю с юридической дочерью и воспитываю жену. Но должен же я был их как то примазать, её к своему роду, чтобы и на неё распространялись права аристократии. Юриспруденция Фив отмечала только одну конкретную генетическую линию, а все боковые ветви, отпочковывающиеся от неё, были объединены в дом и считались чем-то вроде привилегированных слуг основной линии. Всё моё имущество и боковые ветви принадлежат Нанике потому, что именно
