То был первый визит итальянского посланника с начала ее правления, когда дож и сенат разорвали с Елизаветой дипломатические отношения на том основании, что она еретичка. Теперь, когда английские пираты угрожали венецианским купцам в Средиземном море, к Елизавете послали Скарамелли в попытке начать мирные переговоры и упросить елизаветинское правительство сдержать пиратов. Когда посол передал Елизавете послание от сената, она серьезно ответила: «Мне отчего-то кажется, что Венецианская республика за все сорок четыре года моего правления ни разу не удостоила меня своим вниманием… Разве что нужно было о чем-то попросить». Однако она заверила посла, что, «поскольку вопрос касается моих подданных… я назначу уполномоченных, которые будут вести с вами переговоры и сообщать мне о ходе переговоров, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы удовлетворить Светлейшую республику Венецию, ибо я не хочу быть неучтивой».[1311]
Позже Скарамелли сообщал, что королева «превосходно владела всеми чувствами» и, по его словам, «так как она ест и спит, только когда того требует природа, все верят и надеются, что ее жизнь куда дальше от завершения, чем повсюду докладывают». Он писал: «Безопасность ее страны покоится на надежном основании».[1312]
На самом деле именно возраст королевы и «телесные болезни ее величества» становились вопросом самого пристального внимания, беспокойства и домыслов.[1313] Вскоре после аудиенции, данной Скарамелли, Елизавете пришлось спилить коронационное кольцо, которое она носила на безымянном пальце левой руки, поскольку «оно вросло в плоть». Это событие ее придворные называли «печальным предзнаменованием, как будто оно предрекало, что брак со страной, закрепленный кольцом, скоро распадется».[1314]
20 февраля скончалась Кэтрин Говард, графиня Ноттингем. Она была кузиной королевы, старейшей камер-фрейлиной и одной из ближайших подруг Елизаветы. Придворный Филип Годи писал брату, что королева восприняла смерть графини «гораздо тяжелее», чем ее собственный муж, лорд-адмирал Чарлз Говард.[1315] Де Бомон сообщал: королева так скорбела по графине, «по которой она пролила много слез и выказала большую грусть», что отказала ему в аудиенции.[1316] Елизавета уединилась во внутренних покоях; в это время придворные все громче перешептывались, беспокоясь за состояние ее здоровья.
К марту состояние Елизаветы стало еще более тревожным. 9 марта Роберт Сесил писал Джорджу Николсону, посланнику королевы в Эдинбурге, что у Елизаветы «хороший аппетит, нет ни кашля, ни лихорадки, однако ее беспокоят жар в груди и сухость во рту и на языке, которые не дают ей спать, к ее большому беспокойству». Затем Сесил заверил Николсона, что, несмотря на это, Елизавета «ни разу не оставалась в постели, но все три дня гуляла в парке».[1317] Сесил далее написал подробный отчет сэру Джону Герберту, одному из Государственных секретарей.
«Верно, что ее величество в последние восемь или девять дней страдает бессонницей, которая, как вам известно, всегда имела обыкновение увлажнять ее тело, и всякий раз, как она страдает бессонницей, она делается раздражительной. Продолжавшаяся восемь или девять дней бессонница лишила ее аппетита и иссушает тело… хотя у нее нет болей ни в желудке, ни в голове, и она иногда спит днем, однако не могу не заметить: если такое состояние продлится многие месяцы, это не предвещает ничего, кроме большой слабости и истощения организма, которое трудно излечивается в старости».[1318]
Еще в одном письме, посланном Энтони Риверсом в Венецию, утверждалось, что Елизавета «плохо спит по ночам, воздерживается от свежего воздуха днем и более обычного воздерживается от мяса, противится лечению и с подозрением относится к окружающим ее, считая всех недоброжелательными».[1319] Кроме того, Риверс писал Джакомо Крелето в Венецию: «[Королева сейчас] часто жалуется на нездоровье, которое ее как будто охватило внезапно; ее донимают головные боли, боль в костях и постоянно холодные ноги, помимо заметного ухудшения суждения и памяти, до такой степени, что она не в состоянии выслушивать докладов министров и сообщений о государственных делах, но радуется, когда ей читают старые «Кентерберийские рассказы», которые она слушает очень внимательно; в другое время она столь раздражительна и язвительна, что никто из ее совета, кроме секретаря, не смеет приближаться к ней».[1320]
Де Бомон сообщал, что королева «последнее время очень мало спит и ест меньше обыкновенного. Хотя никаких страхов у нее нет, она много страдает от непрекращающегося беспокойства и от такого жара во рту и желудке, что вынуждена охлаждаться каждое мгновение, чтобы горящая желчь, которая ее угнетает, не душила ее… она до сих пор упрямо отказывается принимать что-либо предписанное врачами за время ее болезни».[1321]
9 марта наступила вторая годовщина казни графа Эссекса; печальные воспоминания усугубили «меланхолическое состояние» королевы. В тот же день анонимный корреспондент назвал Елизавету «бесконечно недовольной». Придворные обнаружили, что плохое настроение королевы заразительно, и Энтони Риверс писал, что «при дворе все в унынии».[1322]
Елизавета считала, что после смерти Эссекса «любовь к ней подданных значительно охладела».[1323] Леди Арабелла Стюарт воспользовалась случаем и призвала всех, кто любил Эссекса, перейти на ее сторону, утверждая, что ее жизни угрожает та же фракция, которая покончила с графом.[1324] Как писал Скарамелли, «хорошо известно, что это неожиданное событие сильно огорчило королеву, ибо она неожиданно ушла в себя, она, которая всегда хотела жить весело – особенно в последние годы ее жизни». Далее он писал: «…она так хочет, чтобы слухи о начавшемся брожении в стране не распространялись за ее пределы, что запретила выпускать из портов людей и письма, хотя, поняв, что уже поздно, она отменила свой запрет».[1325] Еще в одном письме, посланном в Венецию, описывается, как «все только и думают о том, что с нами будет потом».[1326]
Затем Елизавете как будто полегчало. 12 марта Роджер Мэннерс, граф Ратленд, писал брату: «…мы пережили трудное и тяжелое время из-за опасной болезни королевы, но теперь у нас зародилась надежда, потому что вчера ей стало немного лучше».[1327] Через три дня Уильям Кэмден отметил, что «бессонница ее величества теперь прошла, хотя бессонница в сочетании с воспалением в груди и ее упрямым нежеланием принимать лекарство в ее преклонные годы более чем ужасали всех нас».[1328] Венецианский посол во Франции, Мартин Кавали, писал, что «королева Англии страдает воспалением и опухолью горла, обусловленными тем, что она засиживается допоздна. Ложась спать, она предчувствовала беду, что в первый день совершенно лишило ее аппетита, а на второй – сна; на протяжении двух дней она ничего не ела, однако отказывалась принимать лекарства. Она увидела на столе розовую воду и коринку и поела немного. После того как ей протерли лоб, она заснула. Когда она проснулась, нарыв у нее в горле прорвался, и ее камеристки встревожились, боясь, что кровь задушит ее или лопнет кровеносный сосуд».[1329]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
