Постановлением Военной коллегии от 8 июля 1941 года Н.Ф. Севастьянов был приговорен к расстрелу за участие в антисоветской заговорщической организации и проведение подрывной работы в области боеспособности пограничных и внутренних войск.
Спустя двадцать лет Казакевич, к тому времени полковник в отставке, заслуживший за усердие по службе 24 государственные награды, пытается откреститься от своего грязного прошлого. Давая показания в качестве свидетеля в Главной военной прокуратуре в марте 1956 года, на вопрос майора юстиции Расторгуева по существу заявлений Н.Ф. Севастьянова о систематическом и зверском избиении его Казакевичем, он, ссылаясь на плохую память, старательно уходит от признания изложенных фактов.
«После того, как я посмотрел фотокарточку Севастьянова, я вспомнил, что был такой подследственный, но он, видимо, числился не за мной, а за кем-то другим, поэтому я и не помню всех моментов расследования дела Севастьянова. Заявление Севастьянова о том, что я избивал его, я отрицаю. Это преувеличено.
Я лично Севастьянова не избивал, но допускаю, что если Севастьянов содержался в Лефортовской тюрьме, то, возможно, на него имелись санкции на применение физических мер воздействия...»
Ну ладно, условно допустим, что Севастьянова Казакевич не избивал. Но что тогда делать с заявлением комбрига В.А. Леонова от 14 октября 1940 года, в котором указано: «Моим следователем руководил гражданин Казакевич, который в 1938 г. истязал меня в Лефортовской тюрьме совместно с Федоровым (бывшим начальником Особого отдела), создал на меня ложное клеветническое обвинение, заставляя подписывать меня сфабрикованную им клевету на меня... Какой я могу ждать справедливости от человека, кровно заинтересованного в моем деле. Как может быть справедлив человек, руки которого в моей крови...»58
А как быть с жалобой полкового комиссара А.И. Забирко, предварительное следствие по делу которого вел Казакевич? В ней Забирко указал, что к нему в процессе следствия применялись меры физического воздействия: «Мой допрос в Лефортовской тюрьме... начался прямо с битья, без предварительного разговора со мной... Бил меня заместитель начальника следственной части Казакевич... Я решил, что этих пыток не выдержу, так как Казакевич заявил, что будет меня бить до тех пор, пока не поломает ребра или я не сойду с ума...»
Ознакомление с биографией В.М. Казакевича подводит к выводу о том, что истоки столь неукротимой решимости в борьбе с врагами (партии, народа, государства) находятся в начале его жизненного пути. И действительно, они относятся к поре его становления на ноги и утверждения в жизни. Что же мы находим в его личном деле? А очень много интересных сведений. Например, тот факт, что в 1927 году он стал секретным сотрудником («сексотом»)
НКВД. Будучи студентом Харьковского института народного хозяйства, он получил от УНКВД по Харьковской области задание докладывать о деятельности троцкистов в своем вузе. Чтобы обезопасить столь ценного осведомителя, ГПУ Украины в 1928 году наряду с другими троцкистами арестовывает и Казакевича, чтобы через две недели освободить его. Разработку троцкистов Казакевич ставил себе в большую заслугу, указывая, что как агент ГПУ он активно громил их. В заявлении в МГБ СССР от 5 ноября 1948 года он писал, что «...достаточно поднять агентурные дела на моих сокурсников-троцкистов и будет ясно, что они сели в тюрьму именно по моим материалам, как агента... За 21 год я разоблачил очень много врагов народа...»59
По представлению Главной военной прокуратуры Казакевич все же понес наказание— в 1958 году ему снизили пенсию на 50 процентов. Еще ранее, в 1956 году, его исключили из партии. Привлекать к уголовной ответственности его не стали за давностью лет и как участника Великой Отечественной войны.
Однако было бы. ошибкой утверждать, что в Особом отделе (Управлении особыми отделами) НКВД СССР все следственные и оперативные работники на 100% были Ушаковыми и Казакевичами. Нет, это далеко не так — были и там люди, понимавшие, что вокруг творится беззаконие, содрогавшиеся при виде изуродованных лиц подследственных. И даже протестовавшие в пределах, возможных для кадровых сотрудников НКВД. Обратимся к заявлению полковника в отставке Степанцева, в 1937—1938 годах работавшего в Особом отделе НКВД СССР в должности оперативного уполномоченного и занимавшегося агентурной деятельностью:
«Поскольку я и другие молодые работники знимались агентурной работой, то от нас руководство и «следственники-колуны» требовали донесений, которые подтверждали бы получаемые ими показания о наличии разветвленной антисоветской подпольной организации в центральных управлениях НКО и военных академиях.
В то время я обслуживал ряд центральных управлений НКО — Управление делами, Управление кадров, Артиллерийское и Мобилизационное управления и по этим объектам каких-либо агентурных материалов о наличии там лиц, принадлежащих к антисоветскому подполью и занимающихся организованной враждебной деятельностью не получал.
Поскольку мне помнится, и другие рядовые молодые работники, с которыми я тогда работал вместе (Костенко, Ковалев, Иващенко, Карпенко, Дроздов, Рожавский и др.), никаких материалов о наличии организованного антисоветского подполья не получали...
За то, что мы не давали «следственникам-колунам» требуемых ими материалов о наличии в НКО антисоветского подполья, нас крепко ругали... грозили посадить-пристрелить и обвинили в том, что мы не реализуем следственные материалы и не ведем борьбу с врагами народа.
...Однажды зимой 1937—1938 года за мной приехал примерно в
3—4 часа ночи Кузьмин, предложил мне немедленно одеться, на машине доставил в отдел в кабинет к Агасу, где уже находился Рогачев. Меня начали там ругать, обвинять в том, что я не реализую следственные материалы на работников центральных управлений, не веду борьбы с врагами народа, отказываюсь от следственных дел, а имеющиеся затягиваю и не даю новых выходов и не даю материалов на аресты по своим объектам, даже угрожали арестовать меня...
Несмотря ни на какие угрозы со стороны Рогачева, Агаса, Кузьмина и других «деятелей», я ни одного человека со своих объектов не арестовал, несмотря на то, что выписок из показаний арестованных — военнослужащих с грозными резолюциями начальства поступало много.
Чувствуя, что Николаевым, Рогачевым, Листенгуртом, Агасом и их сподручными проводится вредная, опасная и антигосударственная практика, что показаниям арестованных, получаемым в результате применения к ним мер физического воздействия, верить нельзя и таковые, в свою очередь, ни агентурными, ни другими путями не перепроверяются, мы, в том числе я, Карпенко Н.М. и еще, кажется, Головлев И.... написали тогда на имя... наркома Ежова заявление, в котором указали, что в Особый отдел НКВД пробралась кучка чуждых людей во главе с Николаевым, которая проводит антигосударственную практику, разлагает аппарат государственной безопасности и творит явные беззакония и разваливает агентурно-оперативную работу, а также доложили об этом секретарю парткома. Но результат получился обратный. Нас начали обвинять в сокрытии материалов на врагов народа и чуть ли не в преступной связи с ними, в том, что мы не реализуем следственные данные, затягиваем следственные дела, не добиваемся «развернутых» показаний и не даем выходов. И как нам стало известно, на меня, Карпенко, Дроздова и еще на кое-кого из молодых работников уже составлялись справки на арест...
Должен сказать, что в 1937—1938—1939 годы я весьма критически относился к показаниям арестованных, так как получались-то они в своем большинстве в результате применения мер физического воздействия и грубого нарушения социалистической законности. В этот период времени я не арестовал ни одного человека, и спас на обслуживаемых мною объектах много больших командиров, которые во время Великой Отечественной войны Советского Союза с немецко-фашистскими захватчиками доказали свою преданность нашей Родине»60.
Подтверждение слов Степанцева о мужественном поведении его товарищей в главном органе провокаций против командиров РККА и членов их семей — Особом отделе ГУГБ НКВД СССР — находим в заявлении упомянутого им Карпенко. В ней содержатся некоторые данные, касающиеся нарушений законности руководителями этого отдела. Например, Карпенко сообщает, что его сослуживец Дроздов рассказывал о случае, когда ему (Дроздову) помощник начальника отдела Рогачев предложил взять от одной арестованной «липовые» показания. На что тот ответил: «Я коммунист и на это не пойду». В ответ Рогачев сказал: «Что Вы боитесь, смотрите, Ушаков от арестованных берет жуткую липу и ничего, у него проходит и он имеет много хороших арестованных...»
После постановления ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1933 года «О грубейших нарушениях законности в следственной работе НКВД» в отлаженной машине репрессий произошел некоторый сбой, длившийся, впрочем, совсем недолго. Вскоре новый нарком внутренних дел Лаврентий Берия и Прокурор СССР Андрей Вышинский совместными усилиями все вернули на круги своя. Их «шеф» Иосиф Сталин тоже в очередной раз обманул партию и народ, когда на XVIII съезде ВКП(б) с пафосом заявил: «Что касается нашей армии, карательных органов и разведки, то они своим острием обращены уже не вовнутрь страны, а вовне, против внешних врагов».
