воспринималось, роднее что ли.
Воспитатели в садике дружно прочили мне стезю вундеркинда, но не сложилось. Не скажу, что с другими детьми было скучно: училась я быстро, это да, но ведь помимо букв-цифр нас учили рисованию, лепке для развития мелкой моторики, логике, да и занятия английским увлекли, к тому же выяснилось, что языки мне легко даются. Но самое главное — общение со сверстниками.
Так что в школу я пошла со своими ровесниками, но хорошо подготовленной и физически развитой первоклашкой. Насчёт второго настояла мама. Сама она, помня, какие травмы получала в спортивной гимнастике, пошла на компромисс и отправила меня на художественную. Не скажу, что сильно загорелась идеей спортивной карьеры, но, как и с любыми новыми знаниями и навыками, в секцию погрузилась с головой. И дала она мне очень и очень много: гармоничное тело, гибкость и пластика, выносливость.
Но слишком долго моя «спортивная карьера» не продлилась.
Первый раз в первый класс. Я точно знаю, что дети относятся к школе по-разному. И вовсе не мало тех, кто учиться не любит. У меня в душе в тот день царило предвкушение — как же, ведь скоро узнаю столько нового! Длинные волосы — тогда доставали практически до попы — заплетены в косички, уложены короной и украшены двумя пышными белыми бантами. Первая форма, ранец за плечами, букет для первой учительницы, мама держит за руку и гордо улыбается, ведь у неё такая умница-красавица дочь.
И школа не простая, с углубленным изучением языков — аж целых трёх, но на выбор. Для меня проблемы это не представляло: английский с трёх в садике, с пяти — французский (спасибо «намёкам» тренера по гимнастике), а вот третьим выбрала почему-то японский. Совершенно отличные принципы, несомненно, добавят сложности, но тем и интересней.
Так вот, когда нас, первоклашек, выстроили на линейке, а высокий старшеклассник понёс по кругу круглолицую щербатую девчонку, со всей дури трясущую колокольчиком, мальчик, что стоял со мной рядом, повернулся и смерил внимательным взглядом. Осмотрел, что-то там себе надумал и лишь потом улыбнулся.
— Ты красивая, мне понравилась. Я Слава, Сергеев, и я буду тебя защищать!
Такой подход здорово огорошил. С чего бы это какой-то Слава меня защищал, если у меня папа есть? И зачем вообще?
— Не надо меня защищать, ишь, чего выдумал!
— Тебя как зовут?
— Лина, но вообще Ангелина Темнова.
— Так вот, Лина-Ангелина, мой папа говорит, что девочек надо защищать, они слабые и хрупкие. А папа у меня следователь, он знает, что говорит. Но на всех же меня не хватит, так что я выбрал тебя.
— Я не слабая! Я на художественную гимнастику хожу!
— Ха! Гимнастика. А я с пяти лет карате занимаюсь! Ты же драться не умеешь?
— Ну в глаз я и без всяких карате дать могу.
— Ага, попробуй.
— Не буду я пробовать. С чего бы?
— С того, что не умеешь ты драться. Значит, нуждаешься в защите. Но не бойся, я тебя защитю… щишу… Ай, в общем — не бойся.
— Я и не думала.
За таким тихим, но горячим спором мы пропустили большую часть торжественной речи директрисы. И с него началась наша со Славкой дружба. Потом, когда смогла-таки накостылять ему по шее, года через три. А до этого он упорно изображал из себя моего защитника и смотрел насмешливо-снисходительно-покровительственно. Именно это его отношение и побудило пойти с просьбой к отцу. Как так, раз я драться не умею, значит, слабая и ничего из себя не представляю, кроме красоты?
К кому напрашиваться в ученицы, я, разумеется, знала — папа не раз и не два брал меня с собой на работу, и самым замечательным временем было то, когда он уходил по делам, а меня оставлял на дядю Игоря в спортзале. Сидела себе тихонечко и с восторгом наблюдала, как он учит молодых парней (для меня тогда — тоже дядек) тому самому, драться. И как сам иногда тренируется с дядей Лёшей — вот где была захватывающая красота!
Если молодёжь он неизменно раскидывал по углам, то со вторым папиным другом они кружили долго, словно два мощных хищника. Тогда, детским своим разумом, я просто любовалась отточенными движениями, перекатами мышц под кожей, вкрадчивой поступью. И лишь гораздо позже поняла, насколько эти зрелища повлияли на формирование девичьего представления об идеальном мужчине. Но это было потом.
Уговорить папу, чтоб дядя Игорь начал заниматься и со мной, оказалось куда проще, чем поладить со вторым. Когда пришла на первое занятие, меня встретил не давным-давно знакомый и чуть ли не родной весёлый дядька, а суровый, неумолимый тренер.
— Вот что, кнопка, я, конечно, на тебя посмотрю. И, может быть, даже что-то сумею сделать, но учти: сюсюкаться с тобой никто не будет. Никаких слёз-соплей, никакого нытья, что устала — как только увижу, что не тянешь, сразу распрощаемся и пойдёшь заниматься, чем попроще. Уяснила?
Ещё на словах про слёзы-сопли, я сжала зубы и поклялась сама себе, что умру, но жаловаться не буду — детсадовское обидное прозвище до сих пор всплывало, как неприятная ассоциация. Я им всем докажу! И папе, и дяде Игорю, и… и Славке этому напыщенному! Так что я кивнула и обиженно, но тихо буркнула:
— Не надо со мной сюсюкаться, я сильная. И гибкая — уже два года художественной гимнастикой занимаюсь!
На мгновение дядя Игорь усмехнулся, — показалось, так же пренебрежительно, как несколько дней назад Славка, — но тут же посерьёзнел и кивнул.
— Ну раз гимнастика, то да, сильная и гибкая. Вот сейчас и покажешь, что умеешь. И если хочешь заниматься у меня, волосы придётся укоротить, до лопаток примерно.
— Да хоть под корень отрежу!
Дядя Игорь поперхнулся и закашлялся.
— Ага, а потом твой папаша тоже мне отрежет… что-нибудь нужное, — он-то думал, что говорит тихо, но я услышала. Потом добавил уже громче: — Я сказал: до лопаток, вот и не придумывай. И вообще, бегом-марш, десять кругов по залу для начала!
