СТАРИК ИЗ РЕСТЕЛО Но тут старик, наружностью почтенный, Что пребывал на берегу с толпою, На нас уставив взор свой удрученный И трижды покачавши головою, Свой голос подымая дерзновенный, Чтоб нами быть услышан за волною, Со знанием из опыта суровым Напутствовал нас следующим словом: «О, жажда властвовать, о, суетность пустая Тщеславия, что называем Славой! Обманчивая страсть, что, раздувая, Молва народная равняет с честью правой! Сердца несчастные, что надут тебя, алкая, Какой караешь карою кровавой! На них испытываешь грозности какие, Какие смерти, страхи и стихии! Души и жизни горестное бремя, Источник тягостей и прелюбодеяний, Пожрательница, признанная всеми, Империй, королевств и состояний: Тебя великою назвало время, Когда достойна ты лишь проклинаний, Тебя вотще назвало Славой дивной, Обманывая тем народ наивный. Какою новою еще бедою Сразишь ты сих людей и государства? Под именем, прославленным молвою, Какие уготовишь им мытарства? Почто коварной тешишь их мечтою Обресть златые россыпи и царства? Какие обещаешь им событья, Победы, восхваления, открытья? А ты, о племя, кое безрассудный, Грех совершивший неповиновенья, Не только вертоград оставя чудный, Познать обрек изгнанье и мученья, Но и сменить понудил дивнолюдный (Когда невинно было дней теченье) Век золотой, спокойный и полезный, На войнами гремящий век железный; Уж если, дань воздав высокомерью, Ты вознеслось фантазией напрасной И грубой силе, что пристала зверю, Дало названье доблести прекрасной, Уж если столь ты предалось безверью, Что жизнь уже не ценишь, еячечасной Достойную заботы, — ведь и Тот Терять ее боялся, кто дает; То ведь с измаильтянином всегда ты В сраженье многотрудном пребываешь, Что Магомета чтит закон проклятый, Тогда как ты Христов исповедаешь; Его ль земля и грады не богаты, Коль кладов и земель еще алкаешь? Не он ли славится непобедимым, Коль хочешь за победы быть хвалимым? Но допускаешь ты врага до двери И вдаль стремишься, чтоб найти другого, А королевство древнее потери, Упадок, нищету терпеть готово! Затем лишь, чтобы слава, в лицемерье, За то, что не избрал пути иного, Тебя властителем назвала для утопий Аравий, Индий, Иерсий, Эфиопий! О, проклят будь, кто в мире сем впервые Приладил парус к дереву сухому! Ты обречен на муки вековые, Коль я закону следую благому! Ни трезвый ум, ни чувствия живые, Ни лира звонкая, чужды греху такому, Тебя за то да не почтят хвалою, Твое же имя да умрет с тобою! Огонь похитил с неба сын Япета, Чтоб духу человека дать горенье, Огонь, каким была война возгрета, Вражда и смерть (какое заблужденье!). Куда как лучше было бы для света, О Прометей, и меньше ущемленье, Коль статуя твоя бы не узнала Огня страстей высокого накала! Не испытал бы юноша на горе Отцову колесницу; мглу высоку Великий зодчий с сыном, назвав море Один, другой же славу дав потоку. Ведь нет такого зла, что в тяжком споре Огню, воде, железу, хладу, пёку Не поручило б человечье племя. О, жалкий рок! Неведомое бремя!» ОГНИ СВЯТОГО ЭЛЬМА И СМЕРЧ Рассказывать тебе о всех опасных Морских делах, что люди и не знают, О всех штормах, внезапных и ужасных, О молниях, что небо зажигают, О черных ливнях, о ночах ненастных, Громах, что ревом воздух разрывают,— Тяжелый труд, к тому же бесполезный, Хоть был бы голос у меня железный. Я видел случаи, что моряки седые, Чье только в долгом опыте ученье, Поведали как истые, былые, Судя событья только чрез виденье; И кои людям, чьи умы благие Наукам отдавали предпочтенье, Кто видел мира спрятанные тайны,— Предстали ложны и необычайны. Я близко зрел свечение живое Во время бурь и ветра завываний, Что моряками чтится как Святое Среди ночей кромешных и рыданий. Не меньше поразило нас такое Явление иль чудо, всех нежданней: Воронкой длинной тучи из тумана Заглатывают волны Океана. Я видел ясно (не был бы терпимым Обман очей), как в воздух подымалось Как будто испаренье с легким дымом И, уносимо ветром, округлялось; И, к Полюсам небесным и незримым Воронкою столь тонкой устремлялось, Что взглядом мы за ней не поспевали И дальних туч материей считали. Воронка утолщалась постепенно И выше главной мачты вырастала; То жмется, то растянется мгновенно, Когда восплески длинных струй глотала; И волновалась в лад с волною пенной; Вершину ж туча грозная венчала, Все становясь обширней, тяжелее От груза влаги, поглощенной ею. Как пьявка красная, что вдруг вопьется В губу животного (ее с водою Вобравшего, напившись из колодца), Гасила жаяеду кровию чужою… Сося, все вырастает, раздается, Вдруг поразит безмерной толщиною — Вот так колонна делала могучей Себя с носимой ею черной тучей. Но вот, уже насытившись по горло, Придаток, в море спущенный, вбирает И по небу, дождя, полет простерла, И высшей влагой низшую питает; Как будто солью глотку ей натерло, Волне волну, что взята, возвращает. Пусть знают книжники любой породы, Какие есть секреты у Природы! Коль древние б философы, что дали Земель прошли, чтоб их предаться тайнам, Те дива, что я видел, увидали, Доверив паруса ветрам случайным, Какие б нам писанья даровали! О звезд влиянии необычайном, О разных чудах рассказали б живо, И было б все не ложно, а правдиво!
