— Много лет я считал себя мёртвым, — сказал Клемент. — Но теперь вдруг оказалось, что я жив.
— И вы не знаете, что делать со своей жизнью, — ничуть не удивившись, ответил преподобный.
— Да.
— Быть может, вам попробовать чем-нибудь её заполнить? Тогда из бремени она превратится в источник сил.
— Мне нечем её заполнять, — отрезал Клемент. — У меня ничего нет. И никого нет.
— Тогда попробуйте наполнить жизнь любовью. Любовь — единственная ценность, которую каждый из нас может сотворить из ничего в неограниченном количестве.
— Я же сказал, — рассердился Клемент, — мне некого любить!
— А как насчёт себя самого? — спросил преподобный. — Себя любить вы не пробовали?
— Себя? — растерялся Клемент. — Зачем мне любить себя?
— Чтобы радоваться самому себе.
— Но зачем мне это?
— Если душа радуется, то значит она есть. А если есть душа, то жизнь уже не пуста.
— Ну не знаю, — сказал Клемент. — Вы как-то странно говорите. Обычно эта поговорка звучит так: «Если душа болит, значит она есть».
— На мазохиста вы не похожи.
— Что? — в который уже раз растерялся Клемент. «Пресвятой Лаоран, да что это за священник такой?!»
— Получать удовольствие от испытываемой боли могут только люди, отягчённые заболеванием, которое называется мазохизм, — пояснил преподобный. — Не в обиду будет сказано, но в медицине мазохизм относится к психосексуальным расстройствам и является оборотной стороной садизма, тоже психосексуального расстройства, при котором людям доставляет удовольствие причинять боль. И в том, и в другом случае получаемое больными удовольствие патологично, иными словами — противоестественно. Нормальные люди получают удовольствие такими способами, которые не противоречат изначально гармоничному естеству их природы.
Краткая лекция окончательно вогнала Клемента в оторопь.
— Но разве получать удовольствие — это хорошо? — только и смог пролепетать он.
— А разве плохо? — спросил преподобный.
— Стремление к удовольствиям греховно. Нам надлежит смирять себя.
— Интересное утверждение. Но согласиться с ним я смогу только в том случае, если вы аргументированно объясните, зачем это нужно.
— Как это «зачем»? — возмутился Клемент. — В любой проповеди, даже таниарской, говорится, что нам надлежит смирять себя, избегая удовольствий этого бренного и греховного мира, дабы сохранить свою первородную чистоту и удостоиться разрешения войти в чертоги высшего из миров.
— И что вы собираетесь там делать?
— Вкушать вечное блаженство райских кущ, — заученно ответил Клемент.
— Простите, уважаемый, но я не понял ваших слов. Получать удовольствие путём отказа от удовольствия? Как-то это нелогично. И противоестественно. А потому не может быть реально осуществимо.
— Но… — начал было возражать Клемент и тут же умолк. — Я не знаю, — сказал он тихо.
— Вопрос трудный, — согласился преподобный. — Быть может, вам легче будет над ним думать, если вы пересядете в кресло? Ноги ведь наверняка затекли? А боль в затёкших ногах не способствует остроте мышления.
— Ничего, я привык так сидеть.
— Но в кресле-то удобнее.
— Да, — машинально пересел Клемент. Мысли были заняты другим. — Вы такие странные вещи говорите… Я не знаю, что о них думать.
— А что вам хочется о них думать?
— Что они мне нравятся, — сказал Клемент. — Но никаким боком не подходят к моей жизни.
— Какие же вещи подходят к вашей жизни?
Клемент пожал плечами.
— Не знаю. Я не так давно начал жить, чтобы это знать.
— Тогда попробуйте как можно яснее представить, какой вы хотите видеть вашу жизнь.
— Я не знаю.
— Конечно, не знаете, — согласился преподобный. — Ведь вы ещё ни разу об этом не задумывались. Не пора ли определиться, кем вы хотите быть и зачем?
— Мои желания ни для кого никакого значения не имеют, — отрезал Клемент.
— А для вас самого?
— Тоже.
— Странное решение. Это как если бы вам дали незнакомое кушанье, а вы выкинули бы его на помойку, не попробовав ни кусочка. Не зная, по вкусу оно вам или нет. Но зато продолжали бы есть блюдо, вкус которого вам не нравится. Как-то всё это…
— …нелогично и противоестественно? — закончил невысказанную мысль Клемент.
— Да.
— Но у меня нет возможности ничего изменить! — ударил кулаком по подлокотнику Клемент.
— А вы её искали?
Клемент не ответил. Но преподобный ответа и не требовал.
Все ответы придётся рано или поздно давать себе самому.
— Я пойду? — глянул он на преподобного.
— Если хотите уйти — идите. Если хотите ещё о чем-нибудь поговорить — я вас слушаю.
— Нет. Я не знаю. Я пойду.
Преподобный встал с кресла одновременно с Клементом.
— Пусть милосердная мать ниспошлёт вам свою благодать, уважаемый, вне зависимости от того, во что вы веруете и не веруете, — произнёс преподобный напутствие.
— Почему вы называете меня уважаемым? — не понял Клемент. Все священники, с которыми он говорил до сих пор, обращались к нему «сын мой» или, крайне редко, «брат мой».
Преподобный Григорий улыбнулся:
— Уважения достоин любой и каждый, пока своими поступками не докажет обратного.
Клемент отшатнулся.
— Я… Я убил людя.
— В прямом смысле или в переносном? — нисколько не удивился признанию Григорий. В Гирреане они звучали часто.
— В прямом. Я был облечён властью казнить и миловать. И я казнил.
— Этот людь был виновен согласно букве закона?
— И букве, и духу, — уверенно ответил Клемент.
Григорий кивнул.
— Теперь вы считаете закон, сообразно которому поступили, несправедливым?
— Не знаю. Об этом я не думал. Достаточно того, что я воспользовался законом, чтобы совершить личную месть.
— Чем тот людь обидел вас?
— Обидел? — непонимающе переспросил Клемент.
— Вы говорили о мести. Мстят только за обиду. Так что этот людь вам сделал?
— Он произнёс слова, которые в прах разрушили мою жизнь.
— Но вы говорили, что долгое время считали себя мёртвым, и лишь недавно поняли, что всё-таки живёте.
— Да, — кивнул Клемент. — Из-за его слов и понял. Не только из-за них, но они стали окончательным доказательством того, что я живу. А значит, обречён страдать.
— Страдать там, — сказал преподобный, — где вы находились до встречи с этим людем, так? И где остаётесь до сих пор?
— Да.
— Тогда, быть может, вы попробуете устроить свою жизнь где-нибудь в другом месте?
— Невозможно!
— Но ведь вы и не пробовали.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
