окрест. — Тебя это все вокруг не наводит на мысли?
Роман огляделся. Мы продолжали сидеть в беседке.
— Станция «Мир» — это лишь одно из проявлений… А их множество…
— Нет, — сказал Роман. — Я не вижу никаких проявлений.
Коптильщик принес еще чекушку и малосольные огурцы. Роман схватил огурец, стал хрустеть.
— Извините, а почему мы на Советской? — спросил я. — Советская же не здесь.
Коптильщик объяснил, что это Советская, но не та, что мимо почты, а старая.
Была старая Советская, а когда начали новую, переименовывать старую не решились, так их получилось две. Если я правильно понял.
— Так не бывает, — сказал Роман.
— Сколько хочешь бывает, — возразил я.
Я хотел ему рассказать, что такое есть в каждом городе, но Роман с брезгливой улыбкой поднялся и направился к памятнику, долго всматривался, придвинув к табличке нос, потер плиту.
— Ничего не видно, — сказал Роман, вернувшись. — Павшим героям. Все мхом заросло.
— Это ничего, — сказал я. — Корпорация НЭКСТРАН здесь все наладит. Все старые памятники почистит, а новые поставит. Начнет с памятника Чичагину. Тимофей, ты знаешь Чичагина?!
— Нет, — ответил коптильщик.
— А в честь него назван ваш город, — сказал я. — Он был известный моряк.
— Подводник, что ли? — спросил Тимофей.
— Немного.
Тимофей помахал рукой.
— У меня дед отсюда уходил, — сказал коптильщик.
— А у меня из-за линии.
— Там, где камень?
— Да.
Я подумал, что коптильщик Тимофей скажет еще чего-нибудь человеческое и я ему в ответ что-нибудь скажу, но он промолчал.
— Корпорация НЭКСТРАН тут все переделает, — сказал Роман.
— Да, наверное… Пора уже, ребята.
Коптильщик, кажется, окончательно разочаровался в коммерческих перспективах этого дня и стал собирать свое предприятие. Разобрал коптильню, грузил в машину продукты, дрова и ящики.
— Пора и нам, наверное? — спросил Роман.
— Пора.
Я купил трех лещей, щуку и два сомовьих хвоста. И остатки пива. И «Люксовую». Тимофей предложил еще малосольных огурцов, но я сказал, что огурцы завтра возьмем, тогда Тимофей предложил довезти нас до дома.
Мы болтались в машине между дровами, мешками с ароматными опилками, ящиками с водкой и пивом. От железа коптильни распространялось тепло, я задремал, а проснулся, когда надо было выходить.
Мы с Романом выгружались из машины, коптильщик помогал. Я с трудом различал, куда именно мы выгружались: пока ехали, сильно стемнело. Мне не хотелось под дождь, но все случилось так быстро, что я не успел придумать, зачем нам ехать с коптильщиком дальше, Роман ему что-то сказал, они оба засмеялись, коптильщик уехал. Вокруг было незнакомое место. Перекресток с колонкой, а дома Снаткиной нет.
— Дом вроде исчез, — сказал Роман. — Видишь?
Посторонняя улица. Перекресток. Колонка. Чужие дома. Тополя.
— Ты куда велел нас везти? — спросил я.
— Улица Коврова, — ответил Роман.
Я попробовал вспомнить, где в Чагинске находится улица Коврова. Не вспомнил. Возможно, она находилась не в Чагинске. Я быстро обернулся, но машина Тимофея исчезла. Вдали зажегся одинокий фонарь, вокруг которого, невзирая на дождь, тут же пустилась мотаться летучая фауна. Роман повесил на шею двух копченых лещей, а я одного леща и щуку.
— Долго ехали? — спросил я.
— Не знаю… Я засыпал пару раз… А что?
— Не знаю, где мы, — сказал я. — Может, это вообще не Чагинск.
Роман понюхал леща.
— Почему же не Чагинск? — спросил он.
— Этот Тимофей… Он мог нас завезти.
— Куда?
— Например, в Полому. Он мог подумать, что мы из Поломы…
— Почему он должен был так подумать?! — с отчаянием спросил Роман.
Я не ответил. Улица Коврова уходила вверх, и я рассудил, что если мы в Чагинске, то стоит по ней подняться — и найти там Набережную, или Кирова, или уткнуться в переулок Крупской, может быть, даже Пионерскую; в конце концов, «Люксовая» вполне могла оказаться люксовей, чем нам предполагалось. А если мы в Поломе или в другом каком месте, то там мы пересечемся с другой улицей, например асфальтированной, и сможем выбраться…
— Не знаю… Сейчас в Чагинск со всех окрестностей съезжаются, он мог решить, что мы не местные…
— Надо куда-нибудь идти.
— Пойдем.
Мы шагали, обходя большие и перепрыгивая маленькие лужи; когда я перепрыгивал лужи, щука стукалась о леща и издавала звук, полный тоски. В конце улицы проступал сквозь дождь дом, новый, но нежилой, с забитыми окнами.
— Я не знаю, почему остался, — говорил Роман. — Ощущение такое возникло. Понял, что должен… Что это вроде как судьба. Смешно, я понимаю, очень смешно, ха-ха-ха…
Тогда…
Я тогда провожал ее, она ехала к тетке в Михали, везла лекарства и макароны. Мать Кристины купила целый мешок макарон и половину отправила тетке, ссыпав в рюкзак. Я взялся помочь дотащить, Кристина не спорила. Мы вышли за час до автобуса, но по пути нас подхватил почтальон на «каблуке» и довез до остановки. Надо было ждать, автобус сначала забирал пассажиров в Нельше, потом возвращался на Вожеровскую дорогу.
Мы сидели под пыльным придорожным грибком. Сначала играли в «синий-зеленый», Кристина, как всегда, была «синей» и постоянно выигрывала, мне надоело, и Кристина предложила играть в фильмы, это как в города. Мы стали играть, и Кристина опять победила, хотя я вроде смотрел много. Потом мы ходили по обочине и искали кремни. Потом Кристина спросила, кем я хочу стать. Я сказал, что экономистом — они зарабатывают. Кристина немедленно меня засмеяла, по ее мнению, это не работа для мужика — с бумажками возиться, смехота и дурь.
Я немного обиделся. Во-первых, моя мама очень хотела, чтобы я стал экономистом, все ее знакомые экономисты очень приличные люди. Во-вторых, сам я не представлял, кем собираюсь стать, почему не экономистом? Экономистом хорошо.
А сама Кристина вдруг сказала, что мечтает стать писателем.
Я хотел ее подразнить, однако она сказала, что это серьезно, и я не засмеялся.
Хочет стать писателем. Потому что у них интересная жизнь. Они не сидят на месте, а путешествуют по всему миру. Но это вряд ли у нее, Кристины, получится, потому что быть писателем очень тяжело. Надо писать с утра до вечера, а иногда и ночью, а думать так вовсе постоянно. А я сказал, что это ерунда — ничего сложного, любой, у кого по литературе «пять», а по русскому «четыре» и кто не полный дурак, станет писателем на раз-два. Может, не Гоголем, но таким обычным писателем, про природу, или про животных, или юмористическое сочинять.
Мы стали спорить, Кристина настаивала, что сочинения это одно, а литература другое, вот у нее сочинения одной левой идут, а рассказ написать… Для этого нужен настоящий талант. А я стоял на том, что никакого
