Но все вопросы так и оставались без ответа. Вскоре я вспомнил и о том, что ничего не знаю о судьбе всех своих однополчан, и мне стало совсем тошно. Едва лишь я представлял себе, что и они тоже погибли из-за придуманной мной авантюры, как мне становилось просто физически нехорошо. Впору было бы заплакать, но слезы не шли и только тупая боль пополам со злостью растеклась по моей груди. «Что ж, — решил я, — если судьбой мне не дано будет вернуться в нашу группу, то я попрошу полковника пристроить меня на какой-нибудь зенитной батарее поближе к Хайфону. Там что ни день, то налет и, может быть, мне посчастливится хоть там отомстить за близких людей».
Хотелось совершить что-то такое, чтобы каким-либо образом снять с души боль, и я не придумал ничего лучшего, кроме как вдрызг напиться. Не имея практически никакого опыта в данном вопросе, я поступил весьма и весьма опрометчиво, если не сказать глупо. Вернувшись в подземную деревню (благо, всю дорогу я ломал попадающиеся по дороге ветки), отыскал свою конурку и принялся в одиночку глушить горе водкой. Хватило меня только на половину бутылки дешевой рисовой водки, после чего в голове начался полный хаос. Вместо того, чтобы хоть как-то успокоиться, я разъярился еще больше и возомнил себе, что уж с кем, с кем, а с раненым мною радистом я посчитаться просто обязан. Так сказать, для разминки. И смех и грех. Вооружившись, за неимением никакого другого оружия, перочинным ножиком, я направился искать виновника смерти Лау Линь.
Планы на его счет у меня были самые жестокие, но осуществить мне их так и не дали. Забредя поначалу в помещение, занимаемое вьетнамскими переводчицами (прямо вот так, с ножом наизготовку), я произвел такой фурор, что через минуту на их отчаянные крики сбежалось не менее половины обитателей военного городка. Меня крепко взяли за руки, и как я не брыкался, быстренько препроводили в огороженный сетчатой проволокой пустовавший вольер для собак, где и заперли. Там валялся лишь кусок старого грязного брезента, который и послужил мне в ту ночь и матрасом, и одеялом. Провалившись поначалу в спасительное забытье, я спал крайне беспокойно и измученный ночными кошмарами вскочил рано, едва забрезжил рассвет. Уже можно было различить что-то вокруг себя, и я с немалым удивлением ощупал окружающую меня сетку. Посмотрел под ноги, задрал голову вверх. Словно впервые вдохнул «благоухающие» вокруг запахи и прислушался к окружающим звукам. Но, кроме жалобного поскуливания псов в соседней клетке, да мерных шагов прохаживающегося в отдалении часового, не было слышно ровным счетом ничего.
«Достойное завершение поездки, — невесело подумал я, — нечего сказать. После всего того, что нашей группой было сделано нужного и полезного, меня запросто засунули в какое-то собачье дерьмо! Ну и что с того, что малость выпил? Так ведь не убил никого. За что в клетку? Вот тебе и вся благодарность Родины. И поделом мне, — постепенно перешел я на самокритику, — нечего было выбиваться из общего ряда. Сидел бы сейчас спокойненько на смене или спал бы в теплой койке».
Выражая свой гнев, я яростно подергал поржавевшую сетку и, повернувшись в сторону слабо дующего ветерка, остался стоять, не решаясь более опуститься в дурно пахнущее месиво. Перед моими глазами словно в немом фильме проходили все те, с кем меня столкнула судьба за последние месяцы. Вот наши первые проводники: Нгуен Винь и Кинь До. Вот администратор гостиницы, где мы жили в течение нескольких относительно спокойных дней. Вот кузнец, починяющий карбюратор нашего генератора. Прикрытые брезентом убитые зенитчики, дневальный в казарме строительных рабочих с тарелкой риса в руках, Лау Линь… Тоскливая боль затопила все мое существо, едва я ощутил, как словно бы ее теплая рука скользнула по моей шее. Вот и ее смела некая железная метла, метущая всех подряд без разбора и пощады. И так ли виноват Юджин Блейкмор в ее столь нелепой смерти? Стрелял-то он в меня! А почему стрелял? Надо думать, боялся, что мы сами его найдем и уничтожим. Он наверняка видел, что наши соратники сделали со спасательной экспедицией. (Вертолет же не сам по себе сгорел на болоте.) И вот он, оставшись в джунглях совершенно один, лишь с севшей рацией и пистолетом, тоже превратился в затравленного зверька, палящего во все, что, по его мнению, представляло опасность.
И вот печальный результат одного лишь крохотного эпизода бесконечной войны. Погибла не только замечательная девушка, но наверняка и еще масса народа рассталась с жизнью в тот злосчастный день. Как я сам-то уцелел? Неужели благодаря той змее? Я тут же припомнил недобро сверкающие бусинки черных, настороженных змеиных глаз, и холодный озноб заставил меня нервно передернуть плечами.
Потянулись часы унылого ожидания. Так и не осуществив свою вендетту, я простоял с самого утра в позорной, заваленной сухими собачьими экскрементами клетке, ожидая, когда меня оттуда выпустят. Случилось это не скоро, часов в девять, а до той поры, по-моему, все немногочисленные обитатели городка успели налюбоваться на слегка протрезвевшего примата во вполне соответствующем антураже. Конечно, выбраться из места моего заключения можно было довольно легко, но я решил выдержать характер и показать, что я не какой-то там записной дебошир и вполне способен достойно выдержать заслуженное наказание.
Полковник тоже появился около моей тюрьмы в сопровождении своих неизменных телохранителей и некоторое время молча наблюдал за мной, стоя метрах в четырех от загона.
— Ну как, утихомирился, парень? — наконец произнес он, делая два шага по направлению ко мне. — Что это тебя вчера так разобрало?
Сказать было нечего, и я угрюмо отвернулся в сторону.
— Угу, — сделал еще один шаг вперед Пал Палыч, — сказать тебе, как я понимаю, нечего.
Максим, которого я видел лишь краем глаза, наклонился к уху начальника и что-то прошептал.
— И что с того? — слегка отстранился от него тот. — Мне-то как прикажешь поступить. Если каждый из нас будет по всякому поводу и без повода на людей с ножом бросаться…
— Я ни на кого не бросался, — подал я голос, — просто случайно не туда забрел.
— И куда же ты брел на самом деле? — тут же поймал меня на слове полковник.
— Американца искал.
— Хотел ему харакири сделать, что ли? В Советской Армии такой способ убиения противников не предусмотрен, — издевательски захохотал Пал Палыч. — Это лишь у японцев харакири в ходу, но не у нас. К тому же он пленный и поэтому содержится под надежной охраной. А ты что, никак за эту вьетнамку решил с ним поквитаться?
Я хмуро кивнул.
— Стало быть, ты ее знал до этого, — быстро сообразил полковник, — раз у тебя такие чувства разыгрались.
Я кивнул вновь.
— Пойдем, поговорим, — указал он Андрею одними глазами в мою сторону.
Тот вынул ключ от замка и тут же освободил меня из заточения. На сей раз мне пришлось рассказать историю всей нашей эпопеи, начиная с того времени, как в полку начали подбирать возможных кандидатов на поездку во Вьетнам.
Единственное, о чем я умолчал, так это о том, как, будучи во внеочередном наряде, подслушал под дверью в штабе о планах по поводу самой идеи об организации такой поездки. По моим словам получалось, что я оказался в составе группы совершенно случайно, по закону слепого случая. Впрочем, как и все остальные. Поведал я и о том, как занимались на полигоне, как долго плыли в составе морского конвоя, как попали под первый обстрел и понесли первые потери. Конечно же немного рассказал и об истории своего короткого знакомства с Лау Линь.
Слушали меня молча, не перебивая, несмотря на то что рассказ со всеми разъяснениями занял не менее двух часов. И даже когда, я закончил, напряженное молчание длилось еще достаточно долго, и я поневоле начал догадываться, что моя вчерашняя выходка может иметь самые неутешительные и далеко идущие последствия. «Самое малое, — размышлял я, украдкой поглядывая на сумрачные лица моих собеседников, — меня сегодня же отправят на местную гауптвахту и затем вышлют обратно на Камчатку. И не просто вышлют, а с каким-нибудь особым предписанием или ужасной характеристикой».
Сейчас это звучит довольно глупо, но в тот момент душа моя пребывала где-то в районе пяток. И мне казалось, что жизнь моя, до сей поры текшая в столь определенном и разумном порядке, стремительно летит в тартарары. Все, что творилось вокруг меня в последние месяцы, все эти безумные происшествия и приключения, казались вполне обычными и естественными, а вот простирающаяся впереди судьба таила лишь мрак и ужас.
— Одно приятно, — наконец вымолвил полковник, видимо, уже придумавший мне достойную кару, — излагаешь ты все очень подробно и логично. И это очень хорошо. Но то, что ты уже не можешь держать себя в руках… это очень плохо. Что делать-то будем? — хлопнул он ладонью по столешнице.
