к нему, обняли и крепко прижали к себе. Джонни упал на колени, сам того не замечая, и протягивал руки к тому, что лежало среди поломанных кустов, и звал их, словно это было чем-то, что он мог схватить и удержать,— утешением, которого он никогда не видел, которого жаждал и которое нашел наконец. Его сердце кричало и молило о том, что он не мог высказать словами. И они ответили ему:
— Нет, Джонни, мы не покинем тебя. Мы не можем тебя покинуть, Джонни.
— Вы обещаете? — спросил Джонни.
— Нам незачем обещать, Джонни. Наши машины сломаны, и мы не можем их исправить. Один из нас умирает, другой скоро умрет.— Джонни стоял на коленях, и слова медленно доходили до его сознания. Он начинал понимать сказанное, и это было больше, чем он мог вынести: найти двоих друзей, когда они близки к смерти.
— Джонни,— сказали они ему.
— Да,— отозвался Джонни, стараясь не плакать.
— Хочешь поменяться с нами?
— Поменяться?
— Скрепить нашу дружбу. Ты дашь нам что-нибудь, и мы дадим тебе что-нибудь.
— Но,— начал Джонни,— у меня ничего нет…
Но тут он вспомнил: у него есть ножик — неважный ножик со сломанным лезвием, но больше у него ничего не было.
— Прекрасно,— сказали они.— Это как раз то, что нужно. Положи его на землю, поближе к машине.
Он достал ножик из кармана и положил у самой машины. И тогда что-то произошло, так быстро, что он не успел увидеть,— но как бы то ни было, ножик исчез, а вместо него лежало что-то другое.
— Спасибо, Джонни,— сказали они,— Хорошо, что ты поменялся с нами.
Он протянул руку и взял то, что они дали ему, и даже в темноте оно загорелось скрытым огнем. Он пошевелил его на ладони и увидел, что это что-то вроде многогранного кристалла и что сияние идет изнутри, а грани сверкают множеством разноцветных бликов. Только теперь, увидев, как ярко светится этот кристалл, он понял, как долго пробыл здесь. Поняв это, он вскочил и побежал, не успев даже попрощаться.
Было уже слишком темно, чтобы искать коров, и он надеялся, что они пошли домой сами и что он сможет догнать их и прийти вместе с ними. Он скажет дяде Эбу, что две телки ушли за ограду и ему пришлось искать их и загонять обратно. Он скажет дяде Эбу… он скажет… он скажет…
Дыхание у него прерывалось, и сердце билось так, что он весь вздрагивал, и страх вцепился ему в плечи — страх перед своим ужасным проступком, перед этим последним непростительным проступком после всех прочих, после того как он не пошел к ручью за водой, после двух телок, упущенных вчера вечером, после спичек в кармане.
Он не нагнал коров, идущих домой без него, а нашел их в коровнике, увидев, что они уже выдоены, и понял, что пробыл на поляне слишком долго и что ему будет гораздо хуже, чем он думал.
Он направился к дому, весь дрожа от страха. В кухне был свет, дядя и тетя ждали его. Он вошел в кухню — они сидели у стола, глядя на него, ожидая его, и лица у них в свете лампы были суровыми и жесткими, как могильные плиты.
Дядя Эб встал — огромный, почти до потолка, и видно было, как мускулы вздуваются у него на руках, на которых рукава засучены по локоть.
Он потянулся к Джонни. Тот хотел увернуться, но руки сомкнулись у него на затылке, обхватили шею, подняли и затрясли.
— Я тебя научу,— говорил дядя Эб свирепо сквозь стиснутые зубы.— Я тебя научу… Я тебя научу…
Что-то упало на пол и покатилось в угол, оставляя за собой огненный след.
Дядя Эб перестал трясти его, подержал в воздухе, потом бросил на пол.
— Это выпало у тебя из кармана,— сказал он,— Что это такое?
Джонни отшатнулся, покачивая головой.
Он не скажет им, что это такое. Не скажет никогда. Пусть дядя Эб делает с ним что угодно, но он не скажет. Пусть даже они убьют его.
Дядя Эб шагнул к кристаллу, наклонился и поднял его. Он вернулся к столу, положил на него кристалл и наклонился, разглядывая его разноцветные сверкания.
Тетя Эм подалась вперед на стуле, чтобы тоже взглянуть.
— Что это? — произнесла она.
Они склонились над кристаллом, пристально разглядывая его. Глаза у них блестели и светились, тела напряглись, дыхание стало шумным и хриплым. Случись сейчас светопреставление, они не заметили бы его.
Потом они выпрямились и обернулись к Джонни, не замечая кристалла, словно он больше не интересовал их, словно у него была своя задача, которую он выполнил и больше не был нужен. В них было что-то странное, нет, не странное — необычное.
— Ты, наверное, голоден,— обратилась к Джонни тетя Эм,— Я приготовлю тебе поужинать. Хочешь яичницы?
Джонни проглотил слюну и кивнул.
Дядя Эб снова сел, не обращая на кристалл никакого внимания.
— Знаешь,— сказал он,— я видел как-то в городе перочинный ножик, как раз такой, какой тебе нужен.
Джонни почти не слышал его. Он стоял замерев и прислушивался к потоку любви и нежности, заливавшему весь дом.
КИМОН
Он был единственным пассажиром, направлявшимся на Кимон, и на борту космического корабля уже за одно это все носились с ним, как со знаменитостью.
Для того чтобы доставить его к месту назначения, кораблю пришлось сделать крюк в два световых года. Селдону Бишопу казалось, что деньги, которые он заплатил за проезд еще на Земле, не возмещали ущерба и вполовину.
Но капитан не роптал. Он сказал Бишопу, что считает делом чести доставить пассажира на Кимон.
Бизнесмены, летевшие на том же корабле, домогались его общества, платили за выпивку и доверительно рассказывали о перспективах торговли с новооткрытыми солнечными системами. Но несмотря на все эти доверительные разговоры, смотрели они на Бишопа с плохо скрываемой завистью и повторяли: «Человек, который разберется в обстановке на Кимоне, сделает большой бизнес».
То один, то другой бизнесмен толковал с Бишопом наедине и после первой же рюмки предлагал миллиарды на случай, если потребуется финансовая поддержка.
Миллиарды… а пока у него в кармане не было и двадцати кредиток, и он с ужасом думал о том, что ему тоже придется угощать других. Он не был уверен, что на свои кредитки сможет угостить всю компанию.
Представительные матроны брали его на свое попечение и осыпали материнскими ласками; женщины помоложе, завлекая его,
