наступать на замерзшие лужи, дышали на сложенные чашечкой ладони и бросали на Риса короткие осторожные взгляды, словно хотели сказать:
«Вот ты и попался».
Кого-то послали перекрыть тропинку. И тут представители «Общества исследователей Бытия "Синий анемон"» вышли из дверей здания, где коротали утро, играя в «красное и черное» в одиноком луче света, плоском, как крыло бабочки, который проникал сквозь щель в досках, освещая одинокий деревянный стул. В дверях наемники ненадолго замялись. Рис отсалютовал им, не выпуская из рук бритв.
— И какой в этом смысл? Орсер Паст уже месяц как покойник. А не далее как четыре ночи назад я уложил Ингардена. Какой в этом смысл, я спрашиваю?
— Никакого, — ответили они. — С этим не поспоришь.
— Скольких я уделаю, прежде чем вы меня прикончите?
«Анемоны» дружно пожали плечами.
— Тогда давайте! Давайте! — заорал Рис, обращаясь к убийцам, сгрудившимся в переулке. — Кажется, кое-кого из этих уродов я знаю. Как им больше понравится? По глазам? По шее? Или просто рожи вам покромсать, как Орсеру?
Внезапно карлик присел на корточки и расшнуровал ботинки. Потом подвернул широченные черные брюки, насколько возможно, скорчил уморительную гримасу, шагнул в канал и почти сразу погрузился в воду по самую промежность. Пройдя несколько ярдов, он обернулся и спокойно сказал Рису:
— Судя по тому, как они суетятся, ты все равно покойник.
И, зайдя еще глубже, осторожно ощупывая ногами грязное дно, добавил:
— Тебя все равно прикончат на Всеобщем Пустыре… Упс.
Он поскользнулся, покачнулся, но замахал руками и восстановил равновесие.
Дрожа, пыхтя, маленький акробат выбрался на другой берег и принялся энергично растирать ноги.
— Фу… совсем окоченел… фу… Эй, ты! — крикнул он неожиданно громко. — А чего ради вам драться, если им только и надо, что убедиться, что ты не переметнулся на другую сторону?
Рис уставился на него, потом на «анемонов».
— Вы были ничем, пока я не вытащил вас из сточной канавы, — бросил он им и, запустив пальцы в волосы, пригладил шевелюру.
Пришла очередь Веры. Вода была такой холодной, что сердце, казалось, вот-вот остановится.
Край Пустыря густо зарос бузиной. Если там кто-то пытался поселиться, то это было давным-давно. Стоит шагнуть в заросли — и Врико начинает казаться тихим и далеким; рев плотины стихает. Низкие насыпи прячутся в крапиве и спутанных стеблях пырея. Высокие, ломкие бело-коричневые зонтики борщевика торчат вдоль фундаментов и стен. Всюду норы, разрытые собаками, приплывающими по ночам из города. На черной рыхлой земле белеют осколки фарфора. Слышно, как среди спутанных плетей ежевики журчит вода, выходящая на поверхность, она покидает канал и бежит дальше, по траншеям и мелким руслам, которые промыла сама и которые никуда не ведут.
Пробираться через заросли, показывая дорогу спутникам, оказалось для карлика непосильной задачей. Где-то через полчаса он упал навзничь в неглубокую прямоугольную яму, похожую на пустой резервуар, и пару секунд слепо таращился оттуда. Его руки и ноги напряглись и вытянулись, словно у паралитика.
— Вытащите меня отсюда, — тихо, настойчиво попросил он, — Вытащите меня.
Позже он признался Вере:
— Когда я был мальчишкой и лежал в глуттокоме, я иногда просыпался в темноте и не знал, ночь сейчас или день, не знал, где я и кто. Может, я был ребенком из темной кибитки. Или уже стал Грязным Языком, Моргантом, Великим Коротышкой, который держит в кулаке толпу? Не могу ничего сказать… Мои мечты о славе были такими отчетливыми… а мое положение — таким непонятным.
— А я никогда не могла наесться, — ответила Вера. — Пока мне не стукнуло десять, я ела и ела.
Пристальный ничего не выражающий взгляд карлика на мгновение остановился на ней.
— В любом случае, именно так себя чувствуешь, когда живешь в коробке, — сказал Дай-Ротик. — И представь вспышку света, когда ты наконец-то приоткрыл крышку!
Бузина вскоре уступила место группам истощенных березок. Здесь в неглубоких долинах вдоль длинных отрогов бежали ручейки — их дно напоминало мостовую, вымощенную булыжником медового цвета. Несколько дубов росло среди валунов размером с дом, которые застыли на террасе, образованной древними речными наносами.
— Здесь так пусто! — воскликнула Вера.
Карлик рассмеялся.
— На юге такое место назвали бы «плазой», — сообщил он, явно гордясь своими познаниями.
— Если об этом месте узнают, по праздникам здесь будет полно народу.
Однако, пройдя с милю — все это время местность плавно повышалась — они достигли края плато. Дальше начинались торфяники, изрезанные глубокими оврагами — казалось, землю кромсали ножом. Склоны оврагов были крутыми, черными, по дну текла рыжая вода. Камни, похожие на битую плитку, усыпали берега. Мороз склеил их в причудливые многогранники. Ветер носился над равниной, и от него не было спасения. Если оглянуться, еще можно было разглядеть Врико, но создавалось впечатление, что до города миль пятнадцать, а то и двадцать. Он казался нагромождением игрушечных башенок. В лучах заходящего солнца они выглядели хрупкими, а их очертания расплывались.
— Вот это уже на что-то похоже, — проговорил Дай-Ротик.
Эгон Рис осторожно перебрался через один водораздел, сложенный какими-то мелкозернистыми массами, потом через следующий. Он так и брел от одной ямы до другой — похоже, в них когда-то добывали торф, — пока не почувствовал, что должен остановиться. Возможно, его лишала сил мысль о стычке, оборвавшейся, точно фраза на полуслове. Происходящее не вызывало у него ни малейшего интереса. Но стоило Вере позволить, и он склонялся ей на плечо, начинал рассказывать об «Аллотропном кабаре» так, словно она никогда там не была; о прелестной маленькой танцовщице, о том, как мастерски она танцевала, как здорово изображала животное, которое, по его мнению, просто не могло существовать.
— Я был поражен! — повторял Рис. И каждый раз после этих слов он останавливался и осматривал свою одежду, словно проверяя, не слишком ли перемазался.
— Да на здоровье, — отозвалась Вера, решив, что он болен.
Когда стемнело, Рис уже спал… и все-таки сквозь сон услышал, как карлик бормочет в темноте, потому что очнулся и сказал:
— На рынке, когда была жива моя мать, только и было слышно: «Живо, принеси коробку засахаренных анемонов. Давай, Эгон, поживей…»
Почти сразу он снова начал проваливаться в сон — рот у него приоткрылся, голова склонилась набок, — а он все твердил, как маленький мальчик, с тоской и негодованием: «Давай, поживей! Давай, поживей! Давай, поживей!»
И смеялся.
Утром, открыв глаза и обнаружив себя посреди Всеобщего Пустыря, он уже этого не помнил.
— Посмотри! — воскликнул юноша, помогая Вере подняться. — Ты только на это посмотри!
Он весь дрожал от волнения.
— Ты когда-нибудь видела, чтобы ветер был таким холодным?
Плоская, пепельно-серая равнина тянулась до
