Вспыхнула паника. Первым в бегство обратился юный киватель. В его оправдание следует упомянуть, что в тот раз, когда мисс Бэроуш расстроилась из-за «Пылающих сердец», ему в мякоть ноги вонзилась шляпная булавка. Пренебрегши всеми правилами этикета о порядке старшинства, он безмолвно улетучился в окно. За ним последовали остальные присутствующие, и во мгновение ока комната опустела, если не считать Уилмота, погруженного в задумчивость со скрещенными на груди руками, Мейбл Поттер, скорчившуюся на канцелярском шкафу, и лично мистера Шнелленхамера, которому дородство воспрепятствовало воспользоваться окном, а потому он заполз в оказавшийся поблизости стенной шкаф и тихонько притворил за собой дверцу.
Только что разыгравшаяся сцена практически ускользнула от внимания Уилмота Муллинера. Он был всецело поглощен голодом, который грыз его внутренности, и тем странным отвращением к роду людскому, которое все больше овладевало им последнее время. Он неподвижно стоял там, где стоял, будто в каком-то мистическом трансе.
Вывело его из указанного транса появление женщины с гримом на лице и римским мечом в руке.
— А-а-а-а-а-а! — прокричала она.
Уилмот не проявил к ней ни малейшего интереса. Он только слегка поднял брови, раздвинул губы в зверином оскале и вернулся к своим медитациям.
Гортензия Бэроуш не привыкла к подобному отношению. На мгновение она заколебалась, затем подняла меч и мощным ударом разрубила красивую чернильницу, которую преподнесли мистеру Шнелленхамеру немногочисленные поклонники и доброжелатели по случаю основания «Идеало-Зиззбаум».
— А-а-а-а-а-а! — закричала она снова.
Уилмот устал от дурацких выходок. Подобно всем Муллинерам, он до самого последнего времени относился к Женщине с благоговейным почитанием и неизменной учтивостью. Но после четырех дней поглощения апельсинового сока? Да будь он проклят, если потерпит, чтобы всякие бабенки бесчинствовали в его присутствии. Значительная часть чернил впиталась в его брюки, и, побелев от ярости, он встал перед Гортензией Бэроуш.
— Что это такое? — властно осведомился он. — Что на вас нашло? Немедленно прекратите и отдайте этот меч мне.
Темпераментная звезда испустила еще одно «а-а-а-а-а-а!», но вполсилы. Недавний задор куда-то исчез. Она позволила вырвать меч из своих рук. Ее глаза встретились с глазами Уилмота. И внезапно, пока она глядела в эти стальные очи, пламя угасло в ней, и осталась всего лишь слабая женщина лицом к лицу с человеком, явно и подлинно пещерным. На миг ей почудилось, что она видит в этих глазах само Зло. Словно перед ней был Дьявол Во Плоти, готовый схватить секиру и четвертовать всех и каждого.
В сущности, и поведение, и облик Уилмота были абсолютно нормальными для того, кто каждое утро на протяжении четырех дней брал апельсин, разрезал его на две равные половины, выжимал их в соковыжималке, наливал сок в стакан или в чашку и выпивал его; того, кто прихлебывал сок апельсина среди бурно обедающих, которые не отказывали себе ни в жареном мясе, ни в пюре, и кто, вернувшись в свою скромную квартирку в вечернюю пору, вновь брался за добрую старую соковыжималку. Однако Гортензия Бэроуш трепетала, глядя на него. Ее дух был сломлен.
— Еще чернилами брызгается, — ворчал Уилмот, промокая брюки пресс-папье. — Забавы идиоток, вот как я это называю!
— Не надо сердиться.
— Сердиться! — загремел Уилмот и гневно указал на свои нижние конечности. — Лучшие брюки за десять долларов во всем Голливуде!
— Ну, мне очень жаль.
— Еще бы не жаль! Зачем вы это сделали?
— Не знаю. Все вдруг почернело.
— Как мои брюки.
— Мне ваших брюк очень жаль. — Она горестно шмыгнула носом. — Но вы не были бы таким безжалостным, если бы знали, каково это!
— Что — каково?
— Соблюдать диету. Пятнадцать дней ничего, кроме апельсинового сока.
Эти слова произвели на Уилмота Муллинера несказанное воздействие. Его враждебность исчезла во мгновение ока. Он вздрогнул. Лед в его глазах растопился, и теперь он смотрел на нее с нежным сочувствием, сдобренным угрызениями совести, корившей его за то, что он так сурово обошелся с сестрой по несчастью.
— Неужели вы на диете?
— Да.
Уилмот был растроган до глубины души. Он словно бы вновь преобразился в прежнего доброго, ласкового Уилмота, всеобщего любимца.
— Бедняжечка вы моя! Неудивительно, что вы крушите чернильницы направо и налево. Пятнадцать дней! Подумать только!
— И я расстроилась из-за картины.
— Какой картины?
— Моей новой картины. Мне не нравится сценарий.
— От души сочувствую.
— Он противоречит жизни!
— Какая мерзость! Расскажите мне все-все. Расскажите Уилмоту обо всем.
— Значит, так. Я умираю от голода на чердаке, и они требуют, чтобы я из последних сил написала письмо мужу о том, что я его прощаю и люблю по-прежнему. То есть я прошла очищение голодом. А я утверждаю, что это чушь!
— Чушь? — вскричал Уилмот. — Вы абсолютно правы, это полнейшая чушь! Ничего глупее я в жизни не слышал! Сердце голодающей женщины не смягчится. Очищение голодом… очищение голодом! Это надо же! Женщина в такой ситуации возьмется за перо и напишет мужу, только если ей удастся придумать что-нибудь достаточно мерзкое, на что стоит потратить последние силы.
— Именно так я и считаю.
— И вообще только безмозглая курица в такие минуты вспомнит про мужа. Она будет думать о жареной свинине…
— …и бифштексах…
— …и курице под белым соусом…
— …и почках sautйs[17]…
— …и баранине под красным соусом…
— …и оладьях…
— …и слоеных пирожных…
— …и пироге с персиками, и пироге с миндальной начинкой, и пироге с кремовой прослойкой, и пироге с яблоками, — перечислил Уилмот. — Словом, обо всем, кроме сока одного апельсина. Скажите мне, кто одобрил этот сценарий, чистейшее издевательство над человеческой психологией?
— Мистер Шнелленхамер. Я как раз шла поговорить с ним об этом.
— Я скажу мистеру Шнелленхамеру пару теплых слов. Мы быстренько приведем этот сценарий в божеский вид. Но почему вам приспичило сесть на диету?
— Вовсе не приспичило. Но у меня в контракте есть пункт о весе, в котором указано, что я не должна весить больше ста восьми фунтов. На нем настоял мистер Шнелленхамер.
— Опять Шнелленхамер, э? Пора им заняться.
Он шагнул к стенному шкафу, распахнул дверцу, и оттуда на четвереньках выполз магнат. Уилмот грозно направил его к письменному столу:
— Берите лист бумаги и перо, Шнелленхамер, и пишите новый контракт для этой дамы, опустив пункт, касающийся веса.
— Но, послушайте…
— Ваш меч, сударыня, если не ошибаюсь? — спросил Уилмот, протягивая римское оружие рукоятью вперед.
— Ладно, — торопливо сказал мистер Шнелленхамер. — Ладно, ладно, ладно.
— И раз уж вы взялись за перо, — сказал Уилмот, — напишите один и для меня. Я хочу получать жалованье в прежнем объеме.
— В каком именно? — спросила Гортензия Бэроуш.
— Полторы тысячи.
— Я предлагаю вам вдвое больше. Я много лет искала такого агента, как вы. Такого твердого. Такого решительного. Такого смелого. Такого сильного. Вы — агент моей мечты!
Блуждавший по комнате взгляд Уилмота привлекло движение на канцелярском шкафу. Он поглядел туда, и его глаза встретились с глазами мисс Поттер. Они взывали к нему с обожанием, и в них сияло нечто, в чем он без малейшего труда распознал свет любви. Он обернулся к Гортезии Бэроуш:
— Да, кстати! Мисс Поттер, моя невеста.
— Здравствуйте, — сказала Гортензия Бэроуш.
— Рада познакомиться с вами, — сказала Мейбл.
— Но зачем вы туда залезли? — спросила мисс Бэроуш в изумлении.
— Да так просто, — ответила Мейбл.
Уилмот, как и подобает киноагенту, был воплощением энергии и деловитости.
— Мисс Бэроуш хочет заключить со мной контракт, назначая меня своим агентом. Записывайте, мисс Поттер.
— Слушаю, сэр, — сказала Мейбл.
За письменным столом мистер Шнелленхамер на мгновение оторвал перо от бумаги. Он пытался вспомнить, пишется ли нужное ему слово «пунт» или «пунк».
© Перевод. И.Г. Гурова, наследники, 2011.
Хлопоты лорда Эмсворта
Штаб-квартира прислуги в Бландингском замке, обитель домоправительницы, была в обычное время приятной, даже веселой. Туда весь день глядело солнце, а обои выбрал когда-то человек, полагавший, что девяносто семь розовых птиц на девяноста семи голубых кустах бодрят и освежают. Однако с появлением дворецкого в комнате похолодало, а хозяйка ее, отложив вязанье, тревожно взглянула на пришельца.
— Что случилось, мистер Бидж? — спросила она. Дворецкий хмуро посмотрел в окно. Он тяжело дышал, как дышит тот, кто страдает от избытка чувств и от аденоидов. Солнечный луч, скользивший по ковру, поймал его угрюмый взгляд и смутился.
