Господину Цзян перевалило за сорок, однако его лицо почти не тронуло время. Если бы не его спокойная манера держать себя, его можно было бы назвать молодым человеком.
В экипаже он поднес руки к небольшой печке, чтобы согреться. Цзян Чун был не из тех, кто ходит вокруг да около, поэтому сразу перешел к делу:
— Вчера сразу после того, как Аньдинхоу покинул дворец, император в тайне созвал трех государственных министров [10]. Мне кажется, что он не просто хочет вернуть указ «Жунцзинь Лин» [11], а убить одним выстрелом двух зайцев: ликвидировать последствия недавней попытки восстания на юго-западной границе и тщательно расследовать черные рынки цзылюцзиня.
Так называемый указ «Жунцзинь Лин» восходил еще к эпохе Императора Лян У-ди, дедушки Гу Юня по материнской линии. В то время морские пути только открылись, и частное использование цзылюцзиня стало трудно контролировать. Чтобы урегулировать ситуацию, Император У-ди издал четыре строгих положения. Последующие поколения называли их указом «Жунцзинь Лин».
Но из-за увеличения используемых в повседневной жизни механизмов и оружия, проблема перестала быть столь острой, и указ отменили в годы правления Императора Юаньхэ.
Цзян Чун продолжил:
— Скорее всего, с приходом весны Аньдинхоу отправится на северо-западную границу. Можно полагать, что в таком случае, даже если в столице небеса упадут на землю, это никоим образом не затронет Аньдинхоу. Однако, если Император потребует тщательного расследования черных рынков цзылюцзиня, то даже если Аньдинхоу надолго задержится на границе, его вполне безобидные действия с высокой долей вероятности могут быть неверно истолкованы. Пожалуйста, будьте осторожнее.
Цзян Чун не мог прямо сказать Гу Юню: «Я знаю, что вы нечисты на руку. В последнее время проводятся тщательные расследования черных рынков, оборвите все связи с ними и на пару дней залягте на дно».
Хотя намек ясно читался.
Гу Юнь все понял и поблагодарил его:
— Спасибо за совет.
Донеся свою идею, Цзян Чун решил сменить тему:
— Когда речь заходит о цзылюцзине, то приходится встречаться с жестокими и коварными людьми. Только одно дело — сталкиваться с этой сворой в цзянху, а совсем другое — когда у всех них есть тайные связи с императорским двором. Кого можно трогать? Кого нельзя? И как вообще проводить расследование? Признаюсь честно, Аньдинхоу, я даже не знаю, что мне делать. В слишком чистой воде не водится рыба [12]. Не знаю, ведет ли Император Лунань нашу страну к миру или собирается мутить воду.
Гу Юнь понимал его смятение и попытался подбодрить:
— Брат Ханьши может быть уверен, что как только это станет достоянием общественности, любой достаточно прозорливый человек уйдет в тень. Мы переживаем ничуть не меньше твоего. Если у тебя в будущем возникнут проблемы, пиши. Пусть у меня больше нет Жетона Черного Тигра и местные гарнизоны больше не в моей власти, но они все еще могут помочь из оставшейся у них толики уважения ко мне.
Цзян Чун горько улыбнулся:
— Премного благодарен. Сначала указ «Чжан Лин», теперь указ «Жунцзинь Лин»... Я редко выезжаю из столицы и многое от меня скрыто. Я слышал, что прежде говорили «стелется по улице белый туман, ночная стража отбывает часы». Сейчас же многие говорят о том, что отправиться в путешествие на «быстрой лошади» — давно умершие мечты.
Гу Юнь поперебирал в руке старые деревянные четки и решил переменить тему:
— Как поживает господин Фэнхань?
— По-прежнему в тюрьме, — ответил Цзян Чун. — Можете не переживать, я слежу за ситуацией. Или Аньдинхоу собирается просить Императора помиловать его?
Гу Юнь печально улыбнулся:
— Я? Если я за него вступлюсь, то Император быстрее казнит его. Впрочем, в моей защите нет нужды, многие из чиновников во дворце вышли из стен института Лин Шу. Встретившись с ними, Император вспомнит его добрые дела. Господин Фэнхань с трепетом относится к механизмам и совершенно не понимает, как устроен реальный мир. Как только до Императора это наконец дойдет, его гнев утихнет за пару дней.
Легко говорить, но требовалось тщательно все спланировать для того, чтобы намекнуть Императору, что у Фэнханя лучше выходит держать собак, чем заводить детей, и при этом развеселить Его Величество шуткой, а не разжечь еще сильнее пламя его гнева.
Цзян Чун взглянул на Гу Юня и подумал, что у того, вероятно, уже есть свой план. Ведь Аньдинхоу вырос во дворце и умел манипулировать людьми, просто...
Цзян Чун прошептал:
— После возвращения с северо-западной границы Аньдинхоу стал куда мягче [13] вести свои дела.
Гу Юнь многозначительно произнес:
— Когда вокруг кружат волки и тигры [14], я пожертвую собой. Пока не успокоятся горы и реки, я не осмелюсь пренебрегать данным мне телом. Бесполезно спорить о чувстве справедливости и спокойствии духа.
После того, как они обменялись намеками в нескольких фразах, Цзян Чун попрощался. Но перед этим он на мгновение замер:
— Простите меня за резкость. В последние два года ежегодные отчеты из провинций сообщают о том, насколько успешно сельскохозяйственные марионетки применяются при сборе урожая. Кое-где появились даже особые машины на пару, способные ткать и шить одежду, однако казна наша по-прежнему не заполнена. И появляются все новые законы, напоминающие железные тиски. Этот ничтожный чиновник живет под впечатлением, что после стольких лет вернулась эпоха правления Императора У-ди.
Гу Юнь с улыбкой ответил ему:
— Честно признаюсь брату Ханьши, что в последние годы меня тоже съедает безосновательная тревога. Возможно, дело в том, что люди всегда хотят, чтобы с каждым днем жизнь становилась все лучше и лучше. И если видят временную задержку в развитии, то, даже занимая высокую должность, чувствуют тоску и тревогу.
Выражение лица Цзян Чуна несколько переменилось — казалось, что он собирался высказаться, но потом передумал.
Гу Юнь спросил:
— В чем дело?..
Глава храма Дали прошептал:
— У нас, тех, кто занимается расследованиями, иногда срабатывает предчувствие. Вроде нет никаких причин и оснований для подозрений, но в итоге наши опасения претворяются в жизнь. Чем опытнее чиновник, тем острее его интуиция. Аньдинхоу возвращается на поле битвы, где столкнется со смертельно опасными ситуациями, возможно, твоя интуиция не подводит тебя — от рождения до смерти... Я надеюсь, что Аньдинхоу позаботится о себе.
Гу Юнь на мгновение замер, но продолжения не последовало, и двое приятелей с тяжелым сердцем разошлись.
Пока Гу Юнь добирался до поместья, успело стемнеть. Стражники доложили ему, что Чан Гэн до сих пор не пришел. Только оставил записку, что мастер Ляо Жань вернулся в храм Ху Го, поэтому Чан Гэн намерен провести там еще несколько дней.
Гу Юнь невольно подумал: «Ладно, побудь там, пока гнев твой не утихнет, а потом возвращайся».
Однако, к его удивлению, гнев Чан Гэна оказался слишком силен или же нашлась иная причина, но тот решил задержаться в храме Ху Го на четыре-пять дней, а то и вовсе навеки там поселиться. Оставалось не так много времени до того дня, как Гу Юнь должен будет покинуть столицу, а потом кто знает, сколько лет пройдет до их новой встречи. Наконец, не в силах больше ждать, Гу Юнь отправился в храм Ху Го.
Ляо Жань совсем не изменился: весь год путешествовал и только по возвращению в храм Ху Го ради приема важных гостей омыл тело чистой водой с гибискусом. Ему не так просто было выделить свободное время этим вечером, чтобы сыграть с Чан Гэном в шахматы в зале для погружений в созерцание [15]. Они спокойно и тихо вели беседу на языке жестов, но обсудить успели многое.
Чан Гэн спросил:
«Я хочу задать мастеру всего один вопрос: что случилось со зрением и слухом моего ифу?»
Ляо Жань быстро ответил: «Если судачить о людях у них за спиной, ничего хорошего не выйдет».
«Мне важно это знать». Потом с мрачным выражением лица Чан Гэн добавил: «И я докопаюсь до истины: если мастер откажется открыть мне правду, то я пойду к кому-нибудь другому».
