понравиться любимцам в своем настоящем виде, он принимает образ кого-нибудь другого — всегда столь пленительный, что бог твердо знает: все взгляды будут обращены на него. Такие-то почести и уважение воздаются красоте.
Зевс, однако, не единственный из богов, над которым красота имеет такую власть, и каждый, кто обратится к сказаниям о богах, найдет, что в данном отношении их вкусы совпадали: Посидон, к примеру, пал жертвой прекрасного Пелопа, Аполлон — Гиакинта, Гермес — Кадма. Если, таким образом, красота есть нечто столь благородное и божественное и так ценится самими богами, то разве не наш долг — подражать в этом богам и содействовать их прославлению теми словами и делами, что нам по силам?»
В конце своей речи Филон говорит об удовольствии, которое испытывает каждый присутствующий на Олимпийских, Истмийских и Пана-финейских играх, радуя свой взор «мужеством и упорством атлетов, их телесной красотой, крепостью их членов, их проворством и ловкостью, необоримой силой, смелостью, честолюбием, выдержкой и стойкостью, их неугасимой жаждой победы».
Наконец, в «Скифе» (xi) Лукиана мы читаем о юноше, который, «стоит на него посмотреть, пленит ваше сердце своей мужской красотой и благородной осанкой; когда же он заговорит, то увлечет вас, околдовав ваш слух. Всякий раз, когда он говорит на публике, мы испытываем то же, что чувствовали афиняне, глядя на Алкивиада. Весь город прислушивается к нему с таким жаром и вниманием, что кажется, будто он желает поглотить ушами и ртом все, что юноша говорит. Единственное отличие состоит в том, что афиняне вскоре раскаялись в своей восторженной любви к Алкивиаду, тогда как здесь, напротив, все государство не только любит атлета, но находит, что он достоин уважения невзирая на возраст».
5. КРАСОТА МАЛЬЧИКОВ В ГРЕЧЕСКОМ ИСКУССТВЕ
В какой мере идеал мальчика представлялся грекам воплощением всей земной красоты, мы способны лучше оценить на основании того факта, что в пластических искусствах специфическая женская красота изображается как приближающаяся к типу мальчика или юноши. Истинность этого утверждения легко доказуема: стоит лишь бегло пролистать любую иллюстрированную историю греческого искусства. И действительно, даже прообраз женской прелести и женской соблазнительности — сирены — довольно часто изображались похожими на мальчиков. В греческом искусстве и особенно в вазописи мальчики и юноши изображаются куда чаще и куда тщательнее, чем девушки, — это бросается в глаза каждому, кто лишь однажды возьмет в руки альбом с великими творениями вазописи; ее излюбленным предметом является прежде всего юный Эрот наряду с Гиакинтом, Гиласом и другими мальчиками-любимцами, о которых повествует греческая мифология.
Следует, далее, помнить о том, что целые главы справочников по
мифологии посвящены перечислению прекрасных мальчиков, как, например, школьный учебник по мифологии Гигина (Fabulae, 271); здесь нужно назвать также Erotes Фанокла, которые будут рассмотрены позже, — поэтический каталог многих прекрасных мальчиков и их любовников.
Другим доказательством того, что эллины видели идеал красоты в мальчике и юноше, является весьма примечательный факт: надпись καλός (красавец) встречается на огромном множестве ваз, тогда как надпись καλή (красавица) относительно редка. Что касается так называемых «надписей с именами любимцев», то здесь дело обстоит следующим образом.
Во все времена существовал обычай писать, вырезать или выцарапывать имена любимых всюду, где только представляется такая возможность или позволяет наличествующий материал. Так же было и в древней Греции, и мы располагаем множеством памятников письменности, из которых явствует, что имя любимого мальчика или девушки писалось на стенах, дверях и везде, где только можно, — особенно в таких многолюдных местах, как афинский Керамик (мы говорили о нем, разбирая «Разговоры гетер» Лукиана); иногда они вырезались на коре деревьев152. Великий художник Фидий не удержался от того, чтобы почтить своего любимца, написав «прекрасный Пантарк» (Павсаний, ν, 11, 3; vi, 10, 6; 15, 2; Климент Александрийский, «Протрептик», 35с) на пальце своего величественного Зевса Олимпийского. Сохранился черепок, на котором мастер по имени Аристомед нацарапал слова: «Гиппей прекрасен! Так кажется Аристомеду». (Ιππευς καλός Αριστομήδει δοκεϊ, CIGr, 541). Сентиментальные любовники писали имя мертвой возлюбленной с добавлением «прекрасная» собственной кровью на ее могиле (Ямвлих у Фотия, Bibliotheca, 94 — р. 77, Becker).
Как показывает эпиграмма Арата (Anth. Pal., xii, 129), на могилах писали также имена мальчиков-любимцев:
В Аргосе слава красы Филокла гремела; известна
Слава мегарских гробниц, слава коринфских колонн;
Все о той красоте до источников Амфиарая
Вписано — только к чему? Что остается в письме?
Ибо твою красу не камень расскажет — расскажет
Видевший это Арат, знает он лучше других.
[перевод Ю. Голубец]
До того, чтобы оставлять такие знаки любви также и на вазах, достаточно было сделать всего один шаг. Иногда на греческих сосудах встречается надпись «прекрасный», однако более распространены надписи «мальчик прекрасен» или «такой-то прекрасен»; то же мы находим на колоннах, щитах, бассейнах, табуретках, столбах, алтарях,
152 Имена любимцев на внешних и внутренних стенах домов: Аристофан, Acharn., 142; Плутарх, Gryllus, 7; Лукиан, Amores, 16; Anth. Pal., xii, 130, 49; на стенах: Аристофан, «Осы», 97; Плавт, Mercator, ii, 3, 174; в Керамике: Лукиан, «Разговоры гетер», 4, 10; Страбон, xiv, 674; на коре деревьев: схолии к Аристофану, Acham., 144; Каллимах, фрагм. 101; Арисгенет, «Письма», 1, 10.
ящиках, бурдюках, ободках дисков и на множестве других предметов. На многих вазах приведены даже настоящие диалоги, как на одной Мюнхенской вазе, где между рисунками волнистыми буквами выведена надпись:
А. Прекрасен Дорофей, о Николай, прекрасен!
Б. Он и мне кажется прекрасным; но и другой мальчик Мемнон —
прекрасен.
А. Для меня он тоже прекрасен и дорог.
Может быть упомянуто и то, что эпитет любимца καλός мы обнаруживаем даже на вазах, где изображены сцены в школьном классе, например, на краснофигурной чаше Дуриса, нередко бывшей предметом для подражания и хранящейся ныне в Антиквариуме старого Берлинского музея.
Хотя относительно «надписей с именами любимцев» уже существует обширная литература, их сущность и назначение не получили до сих пор адекватного объяснения. Итоги проведенных ранее исследований могут быть ясным образом обобщены в виде следующих положений:
(1) В сущности, имена любимцев были явлением, обычным лишь для аттической вазописи и только в течение около семидесяти лет в пятом веке до н.э.
