Вологодские дипломаты этого не пообещали.
Через несколько недель Чичерин сделал противоположное предложение Германии. Восемь дней спустя после убийства графа Мирбаха Берлин попросил советское правительство согласиться на допущение батальона германских солдат в военной форме для охраны германского посольства в Москве. Восьмидневная отсрочка указывает на колебания в германском министерстве иностранных дел. Москва отказалась дать свое согласие, боясь, что посольство может стать троянским конем и при случае оказать помощь противникам большевистского режима. Во второй половине июля была выработана компромиссная формула, приемлемая для обеих сторон: персонал германского посольства увеличивался до 300 человек, и добавочные силы должны были прибывать в Москву группами по 30 человек, без военной формы и оружия{480}.
На место Мирбаха был назначен Карл Гельферих, бывший заместитель канцлера во время войны. Бывший военный атташе в Петербурге адмирал фон Гинце заменил Кюльмана на посту государственного секретаря по иностранным делам. Хотя Гинце был всецело подчинен дуумвирату Людендорфа-Гинденбурга, Чичерин впоследствии назвал его политику «политикой улажения отношений к России»{481}. Германская военщина стала осторожнее, растущая мощь держав Согласия сломала ей зубы. Теперь Германия преследовала на востоке только одну цель: забрать украинский хлеб.
Москва, как видно, не понимала этого. Движимый отчаянием, невежеством и цинизмом, Кремль надеялся стравить Германию с Антантой на русской территории и, таким образом, обезопасить обеих. Поэтому Чичерин сделал Гельфериху странное предложение. Подробности его известны мне от самого Чичерина, а Гельферих упоминает о нем в своей книге{482}.
Через несколько дней после приезда Гельфериха в Москву Чичерин предложил на его рассмотрение следующий план германских военных действий в России. Во-первых, большевики откроют коридор, сквозь который германские войска, уже расположенные в Финляндии, пройдут, минуя советские города (Петроград, Петрозаводск и т. д.), навстречу англо-французским интервентам, движущимся на юг из Мурманска и Архангельска. Во-вторых, намекал Чичерин, Германия сможет использовать свою армию на Украине для наступления против антибольшевистского генерала М. В. Алексеева, чьи части стояли в области Войска Данского.
Через несколько лет Чичерин объяснял этот план на страницах советской газеты: «Когда в августе Антанта уже фактически вела против нас войну, заняв Архангельск и продвигаясь от него к югу, действуя на востоке при помощи чехословаков и на юге толкая вперед «добровольческую армию» Алексеева, Владимир Ильич сделал попытку использования антагонизма двух воюющих коалиций для ослабления натиска шедшей вперед Антанты. После долгого совещания с Владимиром Ильичем, я лично поехал к новому германскому послу Гельфериху, чтобы предложить ему условиться о совместных действиях против Алексеева на юге и о возможности отправки германского отряда, по соглашению с нами, для нападения на антантовские войска у Белого моря. Дельнейшее развитие этого плана было прервано внезапным отъездом Гельфериха»{483}
Через двадцать лет такую же стратегию применял Сталин, но в значительно большем масштабе. В обоих случаях, Россия надеялась остаться невредимой и воспользоваться смертельной схваткой между Германией и Западом: «использовать антагонизм двух воюющих коалиций». В 1918 г. Ленин и Чичерин играли рискованный гамбит. Судьба резолюции висела на волоске, зависела от хитрости Ленина.
Антанта не последовала совету Чичерина.
Немцы ничего не предприняли. 7 августа Гельферих был отозван в Германию для участия в коронном совете, где впервые рассматривался вопрос о возможном поражении Германии.
Чичерин прекрасно сработался с Лениным. Чичерин по природе был осмотрителен; Ленина сделала осторожным слабость советского правительства. У обоих были блестящие умственные способности. Они понимали друг друга с полуслова. «В первые годы существования нашей республики, — писал Чичерин в «Известиях» через девять дней после смерти Ленина, — я по нескольку раз в день разговаривал с ним по телефону, имея с ним иногда весьма продолжительные телефонные разговоры, кроме частых непосредственных бесед, и нередко обсуждая с ним детали сколько-нибудь важных текущих дипломатических дел». Предложение, сделанное Чичериным Гельфериху, и вологодская миссия Вознесенского были важными делами.
Чичерин уважал Ленина, презирал Сталина и не любил Троцкого. Чичерин был брезглив, аристократичен и хорошо образован. Естественно, что он не испытывал ничего, кроме презрения, к Сталину, не обладавшему ни культурой, ни тонкостью, ни человечностью. Троцкий бывал резок и самоуверен. «Однажды, — вспоминал Чичерин, — я сидел у себя в кабинете. Была середина 1918 года. Зазвонил телефон. Это был Троцкий. У него всегда была очень неприятная манера говорить по телефону. — У вас завелась всякая нечисть в Вологде, — сказал Троцкий, намекая на нашедший там убежище дипломатический корпус из Петрограда, — выведите ее!»
Чичерин объяснил, что это было бы неудобно.
— Ничего, — ответил Троцкий, — выведите.
«Я пошел поговорить с Лениным об этом, — продолжал Чичерин. — Ленин в то время нуждался в поддержке Троцкого и посоветовал мне прийти к соглашению с ним. Тогда я предложил Карлу Радеку и Артуру Рэнсому (английскому журналисту) поехать в Вологду и попросить дипломатов, чтобы они переехали в Москву. Но дипломаты вместо этого отправились в Мурманск».
Перед мной лежат сейчас пожелтевшие листки, на которых я записал эти слова Чичерина между 24 августа и 1 сентября 1929 г. в Висбадене, в Германии, где Чичерин был на лечении. В течение большой части периода между началом 1927 г. и осенью 1929 г., когда я работал над книгой о советской внешней политике, Чичерин каждое воскресение после полудня принимал меня в народном комиссариате по иностранным делам, на углу Кузнецкого моста. У него была феноменальная память. Он встречал меня словами: «Добрый день. Пожалуйста, садитесь. В прошлое воскресение я вам рассказывал…» — и продолжал свой рассказ о международных отношениях СССР с того самого места, где он остановился в прошлое воскресение, хотя за прошедшие шесть дней он разговаривал с бесконечной очередью иностранных дипломатов и советских служащих и, наверное, присутствовал в четверг на еженедельном заседании Политбюро, выступая с докладом, или на заседании ЦК партии, членом которого он стал в декабре 1925 г.
Советский министр иностранных дел, если только он не Троцкий в зените своего влияния, не делает внешней политики. Советская внешняя политика в годы Чичерина формулировалась Лениным, который обсуждал ее, часто в ожесточенных спорах, с Центральным Комитетом партии или с Политбюро. После смерти Ленина ее вырабатывал Сталин, при участии Политбюро, состоявшего из семи, а позже — девяти членов, или без оного. Чичерин же проводил политику своего руководства. Тем не менее, как бывает во всех организациях, многое зависело от исполнителя политики. Кроме того, политические решения в значительной степени зависят от сообщений о текущих условиях, взаимоотношениях и переговорах. Большую часть этих сообщений делал сам Чичерин, и они носят на себе отпечаток его личных качеств и ума. Хотя Чичерин был образованным европейцем и противником царизма, у него были антизападные, в особенности — антианглийские предубеждения, напоминавшие те, что были распространены при царе, и проистекавшие из англо-русского соперничества в Центральной Азии и на Ближнем Востоке. Британская интервенция в Советской России только укрепила эти предубеждения. Европа интересовала Чичерина своим могуществом, Азия — своими возможностями. Эти возможности были ограничены силами Великобритании.
