Люди Черного Джона носились по палубе. Мне, непривычному к судовой жизни и моряцким обязанностям, казалось, что все посходили с ума и кинулись делать то, что им вздумается. Они дергали за канаты, бранились и подтягивали паруса, карабкались на мачты от вахты к вахте, а я силился разобраться в этом хаосе.
Бристольский берег таял на моих глазах. Паруса заполоскали на ветру, нас относило то вперед, то назад. Моя «Линда-Мария» словно колебалась вместе со мной — остаться или уплыть, и Бристоль показывался мне то с правого, то с левого борта, то исчезал и снова появлялся за кормой. Домики и трактиры утонули в сизой дымке, корабль повлекло вперед, и берег совсем пропал. Вокруг меня простиралось свинцово-серое море. Некоторое время в воде еще попадались обломки топляка, а потом и они исчезли. Я навсегда оставил Бристоль позади. Не было больше Слепого Тома. Не было Пила. Мы направлялись в открытое море. Вода темнела. Мы привелись к ветру, выровняли грот и дали течению себя подхватить.
Я часами стоял у борта как зачарованный, пока Пью, шныряя позади, не предложил забраться на ванты — оттуда вид получше. Команда к тому времени переводила дух. С каждого ручьями лил пот, рожи раскраснелись, руки-ноги вздулись от натуги, ребра ходили ходуном, будто их владельцы все еще тянули канаты. Они ждали, что я расшибусь насмерть о палубу им на потеху.
Я же был намерен развлечь их иначе и заодно доказать, что кое-чего стою. Поэтому я взобрался по вантам наверх, ухватился за кренгельс, невозмутимо, что твой граф, поднялся на марс и выше, чуть не к самому флагу — можно было рубаху вместо него повесить. Потом схватился за трос, свисающий с вант, уцепился за выбленки другой рукой. Внезапно поднялась волна. Я крепче сжал снасти. Пью и команда смотрели на меня во все глаза, когда на палубу вышел капитан с картой под мышкой. Он решил посмотреть, чем все так увлечены, увидел меня и велел немедленно спускаться.
Я ослушался первого в жизни приказа. Повис вниз головой на вантах, держась за трос, и засмеялся. Потом взялся за выбленки и не спеша спустился вниз, как по веревочной лестнице. Вид оттуда и впрямь был отличный. Вокруг меня во все стороны простиралось море, снизу толпились моряки, и ничто и никто не мог меня остановить. Мне открылась перспектива, друг мой. Я спрыгнул Пью на закорки и спросил, не желает ли он взобраться со мной на марс. Пью попятился и наткнулся на Квика, который немедленно зашептал что-то ему на ухо.
Черный Джон спросил меня, хорошо ли я расслышал приказ. Я солгал, сославшись на ветер. Потом поинтересовался, как я сумел забраться так высоко, если ни разу на корабле не бывал. Я ответил, что Пью мне все объяснил, и добавил: «Он сказал, вы велели мне это сделать». Черный Джон тут же выпорол Пью ремнем, и команда нашла-таки над кем потешиться.
Матросы оценили мою выходку и по очереди представились, говоря, что никто еще не сумел забраться по вантам с первой попытки. Билли Бонс спросил, не было ли мне страшно на такой высоте, а я ответил, что с рождения лишен этого чувства.
Даже Кровавый Билл протянул мне клешню, хотя такого за ним никто раньше не замечал, ибо злобен он был как дьявол. Билл изрядно смял мне ладонь, с чем и удалился на свое место у кормы — смотреть на море. Я ни разу не видел, чтобы он занимался палубной работой, но стоило вложить ему в руку саблю, и он делался само усердие. Капитан разговаривал с ним медленно и осторожно, точно с диким зверем, покорным ему одному. Никто больше на это не отваживался. Все боялись Кровавого Билла, и недаром, если учесть, скольких он положил.
Один только Квик отказался со мной говорить. Вместо этого он сказал мистеру Эрроу обучить меня корабельной службе. Эрроу, конечно, был не такой законченный пропойца, как Бонс, но умело ему подражал. Вот он-то и научил меня всему, что я должен был знать о кораблях и морском деле. Я усвоил все это еще раньше, чем выведал имя мистера Эрроу. Однажды — так рассказывал Квик — беднягу смыло за борт. Мистер Эрроу, как оказалось, сообщил мне даже больше, чем требовалось. Кроме прочего, он дал мне хороший совет — перед тем как отправиться кормить рыб: наказал обходить Квика стороной и никогда не злить его, ибо тот начал мне завидовать. Я выразил недоумение. Эрроу объяснил, что Черный Джон взял меня под крыло, а такие, как Квик, терпеть не могут, чтобы кто-то еще — кроме них самих, разумеется, — ходил у капитана в любимчиках.
Последнее, чему научил меня Эрроу, — пиратским морским обычаям. Ты, может, и позабыл их, а я буду рад напомнить. Честные флибустьеры, знаешь ли, твердо держатся устава. Без него они мало чем отличались бы от простых моряков. Бедных моряков. Сделай милость, дружище, выслушай капитана, пока он напоминает тебе этот устав.
Перво-наперво: ни один пират не имеет права обкрадывать товарища. Наказание за это — смерть, если помнишь. Не важно, что ты украл — долю от добычи или черствый сухарь. Пострадавший может потребовать твоей смерти, если не захочет проявить милосердие, что вряд ли. Нашему брату оно несвойственно.
Далее, членам команды положено участвовать в схватках. Нож разрешает все споры.
Теперь: если честный пират теряет в бою палец, ему полагается прибавка в доле за увечье. Однако за два пальца его лишают такой привилегии. Потерять один палец — невезение, а два — уже недосмотр.
Далее, коли речь зашла об увечьях: если пират теряет руку, ему причитаются пять добавочных долей, при условии, что упомянутую конечность отхватили одним ударом. Таким образом, каждая потерянная рука или нога окупается звонкой монетой. Правда, мало кто успевает ей обрадоваться, попросту не доживая до дележа.
Мертвецы в долю не входят — ни вдовам, ни родне ничего не отчисляют. Плата за кровь идет тем, кто ее пролил.
Если пират убивает другого пирата, его не карают, пока судно идет своим курсом. А если нет наказания, нет и преступления.
Товарищи убитого в стычке могут уладить дело на словах. Если товарищей не остается, чтобы осудить вину, значит, вины нет.
Если флибустьер оскорбляет тебя, можешь убить его. Главное здесь — опередить противника.
Правы те, у кого остер клинок и наметан глаз. Сходным образом не правы те, у кого сабля затупилась и пули летят мимо. Чем проще закон, тем он лучше, а проще нашего нет никакого.
И наконец, существует правило поведения, касающееся попоек. Если товарищ приглашает тебя разделить выпивку, лучше согласиться. В противном случае он будет вправе счесть это оскорблением.
На этом наш устав кончается. Другие правила нам ни к чему. Мы пираты, а не писцы.
Прошу особо отметить правила, касающиеся воровства. Библия, которую ты у меня отнял, принадлежала мне с того момента, когда я положил на нее руку, — так же как «Линда-Мария». Эта Библия была создана для меня. Один мерзавец оставил в ней шифрованное послание в надежде, что другой мерзавец его прочтет. Тебе, верно, пришлось поучиться, чтобы стать таким, как мы. Мне это было даровано почти от рождения. Поэтому наряду с правилами вспомни также о моей хитрости, проявленной в первый же день на корабле. Причиной тому — моя бесчестность, которой я по праву горд.
