Свернув в темный тупичок, он был встречен тремя костлявыми фигурами, которые при виде него радостно зазвенели цепями, забренчали костьми и заполоскали истлевшими обрывками саванов.
— Кошелек или бессмертная душа? — глумливо вопросила ближайшая, колодезным журавлем нависая над Кратовым.
— Тридцать энектов и ни цехином больше, — буркнул тот.
— Живи еще три дня, путник! — проскрежетали призраки и разразились леденящим хохотом.
Никаких энектов в пользу потусторонних сил, однако же, пожертвовано не было. Кратов просто прошел сквозь это своеобычное заграждение и очутился у старинной, должно быть — сделанной еще из завезенного с Земли настоящего дуба, кое-где побитой мхом двери. Он приложил ладонь к третьей плашке слева и стал ждать. За его спиной призраки с гнусным хихиканьем шугали какого-то приблудного бедолагу, внезапно обретя плоть и больно стегаясь раскаленными плетками.
Дверь со скрипом отворилась. Из-за нее наружу не проникало ни единого лучика света, но стоило Кратову пересечь вполне привычную перепонку «заговоренного», точь-в-точь как на космических кораблях, прохода, и он очутился в другом мире. И этот мир ничем не напоминал экзотического сумбура и нарочитой архаики Эльдорадо.
И в который уже раз он испытал странное чувство сожаления. Словно ему не хотелось оставлять тот мир и попадать в этот. В общем-то родной для него, привычный, предсказуемый. И порядком, как видно, поднадоевший.
Он скинул набрякший влагой плащ прямо на пол — заботиться было не о чем, непременно явится автомат-домоправитель и подберет. А заодно высушит и вычистит… Зашагал не выбирая дороги по упругим, ворсистым коврам с бесценными узорами, точно зная, что ничего этим узорам не сделается, и не пройдет и десяти минут, как от грязных следов даже воспоминаний не останется.
Полупрозрачные, створки разошлись перед ним, упреждая едва наметившееся поползновение распахнуть их грубым толчком.
Его уже ждали. И он не опоздал.
— Виват! — сказал чернобородый и лохматый великан Бруно Понтефракт, салютуя наполненным бокалом. — Зверь-Казак уделал Люциферову Сенокосилку и решил предаться излюбленным порокам… Да вы становитесь пунктуальны, доктор Кратов!
Дремавший в кресле у камина Абель Агбайаби, желтоликий, иссушенный годами, похожий на языческого идола из слоновой кости, приподнял веки и коротко кивнул лысой, слабо опушенной головой.
Из соседней комнаты, рука об руку, не прекращая беседы, появились еще двое.
Впереди выступал закованный в шипастую броню, естественную пополам с декоративной, трехметровый арахноморф расы Офуахт, чье имя для земного уха звучало как тридцатисекундная последовательность разнотональных свистков, соединенная шипом и придыханиями, а переводилось приблизительно как «Тот, Кто Взнуздал Грозовую Тучу и Свил Гнездо Из Молний». Для краткости он позволял именовать себя Грозоездник. Утыканное жестким желтым волосом брюхо Грозоездника волочилось между восьми суставчатых лап. Еще две лапы были вскинуты в приветственном жесте, а жвалы у ротового отверстия предельно разведены, что должно было означать крайнюю степень радушия.
Вместе с ним собрание почтил своим присутствием упрятанный в защитную капсулу на гравиплатформе, взиравший на окружавших из-за трехслойного фильтра, меняющего плотность в зависимости от освещения, ихтиоморф-клилкеш с непереводимым, но вполне произносимым звукоподражательным именем Блукхооп. Капсула сходна была с перламутровым яйцом полутора метров в ширине и высотой около двух. Наполнял ее минеральный раствор, совпадавший по составу с естественной средой обитания на планете Фамфооп. Что там было внутри, не знал никто, и потому истинный габитус ихтиоморфа оставался загадкой для его собеседников. А спросить впрямую всем, даже простосердечному Грозоезднику казалось неуместным… Иногда из-за мутной пелены к прозрачному окошку вдруг всплывал равнодушный глаз-блюдечко, порой возникали толстые вывороченные губы с двумя парами усиков в углах рта, а иной раз мелькала белесая кисейная пелерина, растянутая между жесткими костяными лучами — не то плавник, не то хвост… В данный момент Блукхооп попросту плыл в своем яйце-скафандре по воздуху сбоку и чуть выше Грозоездника, легко касаясь его передней лапы трубчатым манипулятором. Никаких эмоций при виде Кратова он не обнаружил, никаких звуков приветственного свойства не издал. Лишь выглянул из своей капсулы на мгновение — зафиксировать факт прихода.
За Грозоездником и Блукхоопом, явно рассматривая их не как живые души, а скорее как самодвижущуюся домашнюю утварь, следовали три кошки — вначале обязательная для всех эльдорадских домов трехцветная, затем беспросветно-черная, замыкающая же была сиамского окраса.
Последним стремительно вышел как всегда изящный и загадочный Эрик Носов, почти подбежал к Кратову, тряхнул его руку, заглянул в лицо, сочувственно поцокал языком и так же стремительно унесся в пустовавшее кресло возле стены.
— Двадцать часов пять минут, — сказал Понтефракт и поставил бокал на круглый столик перед собой. — Все в сборе. Я включаю протоколирование. Возражений нет?
Выждав паузу, он плавно опустил палец на скрытый в столешнице сенсор.
Все взгляды последовали за его движением. Даже Блукхооп приник к окошку сначала одним глазом, затем другим, и сосредоточенно плямкнул губами.
Прошла минута, а то и больше.
Кратов кашлянул и подсел к столику.
— Такое чувство, что совещание можно закрывать, — промолвил он.
Агбайаби сухо рассмеялся, будто закашлялся.
— И в самом деле, — сказал он.
— Идиотское положение, — продолжал Кратов. — Не самые праздные люди в Галактике собрались в одном и том же месте, чтобы из вечера в вечер раскланиваться, точить лясы о малозначащих вещах, слегка выпивать, — Понтефракт озадаченно покосился на свой бокал, — и расходиться ни с чем.
Грозоездник перебрал ходовыми лапами и издал серию свистков.
— Вы должны быть снисходительны, доктор Кратов, — зазвучал спокойный голос лингвара. — Во всяком случае, к своим собратьям по расе. У вас, людей, нет того опыта общения с эхайнами, что накопили мы, Офуахт. Вы не готовы к решению таких задач. И у вас не в избытке одно из самых замечательных качеств, которое хорошо в дуэлях с эхайнами.
— Терпение, — покивал Агбайаби. — Мы и вправду им не обременены. Наша ли в том вина? Век людской скоротечен. Вот мне, например, сто двадцать два года. И я здесь. Могу ли я, коллега Грозоездник, спокойно дожидаться, когда все разрешится само собой, ко всеобщему удовольствию и естественным порядком, если у меня каждый день на счету?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
