– Отлично, – подтвердила Мона. – Тебе нужно выступать в больших залах.
– Да, может, и нужно, если на то пошло, – он осклабился и добавил, вставая: – А пока лучше уж я с моими гениальными мозгами и чертовским похмельем прогуляюсь под дождем, а? Спасибо за все, ты должна мне как-нибудь вечерком позвонить, чтобы я уложил тебя в постельку. Теперь я пойду в город, в пикеты у немецкого консульства.
Пожав нам обоим руки, он удалился.
– Чудный парень, – произнесла Мона, наблюдая, как он уходит. – Он бы поделился с человеком последней рубашкой.
– Ну и напугал же он меня, когда я проснулся и увидел, как он стоит у моей постели, – сказал я.
– Я думала, что вернусь до того, как он проснется, – созналась Мона. – Можно было предупредить тебя еще ночью, но ты спал как младенец, и не хотелось будить.
– Я рано вернулся.
– Ну и вечерок же у тебя был, представляю себе. Вся физиономия поцарапана, словно ты дрался с пантерой.
Я пошел в прихожую и взглянул в зеркало, висевшее над столом. Шея и лицо были все в синяках и ссадинах – повсюду, где меня целовала миссис Смитерс. В зеркале я увидел, что Мона стоит у меня за спиной и смеется.
– Ничего нельзя было поделать, – буркнул я и отвернулся.
– Не надо ничего объяснять и извиняться, – сказала она. – Черт возьми, делай всегда то, что хочешь. Просто ты меня разочаровал, вот и все. Ты всегда слушался моих советов, но не на этот раз. Я же тебе говорила, что она за сволочь.
– Теперь я это знаю, – промямлил я, и было мне хуже некуда. – Я думал, она всерьез хочет помочь мне пробиться.
Мона промолчала в ответ, только презрительно глянула на меня. Мне было ясно, что она права во всем, как она сказала, так и произошло. Поэтому я чувствовал себя настолько виноватым, что не мог выдавить ни звука.
– Я пойду наверх, пока ты оденешься, – произнесла она наконец.
– Мона… – начал я.
Не ответив, она взбежала по лестнице, исчезла в своей комнате и хлопнула за собой дверью.
Одевшись, я поднялся в ванную почистить зубы. Постучав в ее дверь, сказал, чтобы спускалась и не валяла дурака. Она ответила, что сейчас придет.
Дождь все еще лил. Пальма с растрепанными листьями посреди двора казалась еще более растрепанной и заброшенной, чем всегда. «Ничто не выглядит под дождем таким одиноким, как голливудские пальмы», – пришло мне в голову. С моря надвигался туман, и скоро не стало видно ничего, кроме домов напротив. Глядя в окно, я видел, как квартирная хозяйка миссис Амструзер показывала каким-то мужчине и женщине домик, где раньше жила Дороти. «Бедняга Дороти! – подумал я, и в этот миг мне было ее жаль, в душе я брал назад все свои упреки. – С тобой Голливуд был безжалостен. Ты бы никогда не стала красть, сумей найти работу в кино».
И с журналами для киноманов, решил я, Мона тоже была права. Ведь это они заманили сюда Дороти – и что теперь?…
Потом, просто так, без всяких причин, мои мысли вернулись к миссис Смитерс и «Трокадеро». И вдруг я вздрогнул от неожиданности…
Ведь Артур Уортон сказал мне, чтобы я ему позвонил!
Найдя телефоны студии, я набрал номер его приемной. Секретарша спросила меня, с кем говорит, и мне пришлось дважды продиктовать по буквам свою фамилию, прежде чем она записала. Сказала, что посмотрит, на месте ли мистер Уортон, но почти тут же заявила, что мистер Уортон где-то на совещании и что лучше всего мне бы написать письмо, в котором бы я изложил, что мне от него надо.
– Он сказал, чтобы я ему позвонил, – ответил я.
– Еще минутку, – попросила она.
Я подумал, не окажется ли и этот проблеск надежды лишь ложным блуждающим огнем.
– Сожалею, – сказала секретарша, когда снова взяла трубку, – мистер Уортон не припоминает…
– Послушайте, – буквально взмолился я. – Вы только скажите, что меня ему вчера вечером представила в «Трокадеро» миссис Смитерс. Он обещал снять со мной пробы.
– Пожалуйста, подождите у телефона, – снова сказала она, и в голосе ее звучало раздражение.
«Теперь он меня, конечно, вспомнит», – убеждал я себя.
– Алло, – снова отозвалась секретарша. – Мистер Уортон говорит, что припоминает вас, и он очень сожалеет, но убывает из города на длительный отдых. Он с радостью примет вас, когда вернется.
– Когда это будет? – заставил я себя спросить.
– Месяца через три-четыре.
– Тогда спасибо, – ответил я, повесил трубку и уставился в окно на растрепанную пальму.
– Кому ты звонил? – спросила Мона.
– Никому, – ответил я и отошел к окну. – Одному другу.
– То-то я и заметила, – съязвила она. – Ты бы себя слышал. Голос как у человека, стоящего под виселицей с петлей на шее. – Сделав несколько шагов ко мне, она остановилась. – Кто это был?
– Я уже сказал – никто, – отрезал я и вернулся к столу.
– Но я же слышала, как ты говорил, что ему тебя вчера вечером представила миссис Смитерс.
– Оставь меня, ради Бога, в покое, – взмолился я. Снова подойдя ко мне, она остановилась.
– Не хочу совать нос в твои дела, Ральф, – спокойно сказала она. – Хочу только уберечь тебя от лишних неприятностей. Ты же ужасно доверчив. Неужели до тебя не доходит, что ты слишком доверяешь всем этим людям? Они разобьют твое сердце!
– Никто мне сердце не разобьет, – огрызнулся я. – Я всем им покажу, и очень скоро. Я смогу стать самой большой звездой. И раньше, чем они думают.
– Звучит уже лучше, – улыбнулась она. – А ты, я вижу, не сдаешься.
Зазвонил телефон, и Мона взяла трубку. Услышав голос на другом конце, она не справилась со своим лицом и сунула мне трубку.
– Это тебя.
Я взял ее, прикидывая, кто это мог быть.
– Доброе утро, мой мальчик, как ты себя чувствуешь в такую ужасную погоду?
– Вполне нормально, – ответил я, пытаясь сообразить, как мне быть.
– Ты ведь не сердишься на меня, нет?
– Нет.
– Это хорошо. Я хочу, чтобы ты со мной пообедал. В «Вандоме».
– Я уже обедал.
– Ты можешь просто посидеть со мной, а потом мы вместе проедемся по магазинам.
– Я должен сидеть дома и отвечать на звонки.
– Этим может заняться та девушка.
– У нее назначена встреча. Она уходит.
– Тогда я пообедаю, кое-что прикуплю и заеду за тобой.
– Но, миссис Смитерс, я…
– Пока, мой мальчик, рада буду тебя видеть.
Она повесила трубку раньше, чем я сумел придумать хоть что-нибудь, чтобы заставить ее выбросить из головы свою затею.
– Она придет сюда? – спросила Мона.
– Ну, придет.
Она смотрела на меня не меньше минуты, прежде чем заговорила.
– Мне кажется, ты безнадежен.
– Но она ничего не слушает, – оправдывался я. – Я не хочу ее видеть.
– Так почему же ты так и не сказал?
– Ты ее не знаешь. Для нее это не ответ.
– Слушай, если тебе не хватит смелости сказать ей все, что ты о ней думаешь, то это сделаю я.
– Дело не в смелости. Речь идет о том, что эта женщина – большая шишка и я бы не хотел стать ее врагом. Мне целый день было не по себе от мысли, что она зла на меня из-за вчерашнего вечера.
– А что произошло вчера вечером?
Я рассказал – в основном о том, как миссис Смитерс меня проклинала и как я оставил ее одну.
– Какая прелесть! Просто сука! – фыркнула Мона. – Почему же ты сейчас этого не сделал?
– Я же пытался тебе объяснить, что не хочу ее обидеть.
– Господи Боже, да больше, чем вчера вечером, ты ее обидеть просто не в состоянии.
– Вчера я об этом не думал. Был слишком возбужден.
Мона рассмеялась:
– Ты не был возбужден. Ты был перепуган. Потому и сбежал. Просто струсил.
– Нет, не струсил.
– Черта с два не струсил. Она попыталась расстегнуть тебе штаны, ты и перепугался.
Я чувствовал, как горит у меня лицо.
– Ты что, еще никогда не имел дела с женщиной? Нет?
Теперь у меня пылало не только лицо, горел я весь.
– Ты что, девственник? Говори, да или нет?
Я и теперь не ответил, повернулся к ней спиной и отошел к окну.
– Держите меня! – покатывалась она.
Часа два мы почти не разговаривали. Изредка перебрасывались парой слов, да и те были намеренно сдержанными и сухими, словно два незнакомых человека решили произвести друг на друга впечатление своим воспитанием и вежливостью. Я не знал, что происходит с Моной, но зато знал, что со мной. После вчерашней ночи, после той сцены с миссис Смитерс мне было безразлично, увижу ли я ее еще, но в то же время я ждал ее прихода. Не понимал сам себя, разве что, как я сказал Моне, надеялся, что она могла мне помочь. Не только мне, но и Моне. Я надеялся, если подвернется случай, как-нибудь помочь и Моне.
Миссис Смитерс приехала в два часа. На шляпе у нее был целлофановый чехол, а на самой – непромокаемый плащ, в котором она казалась вдвое крупнее. Открыв двери, я пригласил ее войти.
– Привет, мой мальчик! – воскликнула она. – Ну и ужасная погода, верно?
Тут она увидела Мону и запнулась.
– Ох! – только и сказала она.
– Входите, входите, – пригласила Мона. – Я уже ухожу.
