звукам, турбины еще работали и самолет шел на крейсерской скорости. Среди десятков кнопок и лампочек отыскал «автопилот», переключил тумблер на OFF, и взялся за штурвал. Мысленно вернулся к аттракциону по управлению самолетом; что там говорил инструктор? – уменьшить тяги двигателей, оттолкнуть штурвал от себя, переводя борт к снижению. На приборах тридцать две тысячи футов. Из телепрограмм про катастрофы всплыла информация, что максимальная скорость снижения должна быть не более 7 метров в секунду. Если снижаться по 7 метров за секунду с десятки, потребуется примерно двадцать пять минут. Примерно две с половиной минуты на тысячу метров снижения. На сколько хватит горючки – непонятно. Пока работают движки, нужно снизить самолет как можно ниже, чтобы была возможность не упасть камнем, а мягко спланировать на любую поверхность. В памяти всплыло чудо на Гудзоне: пять лет назад Боинг сел с неработающими двигателями на воды реки Гудзон и при этом выжили все. Но там пилоты были опытными ребятами, а я условно первый раз замужем. Вцепился в штурвал до боли: это позволяет не думать о хреновом финале, а отдаться процессу. Сквозь чужую кровь на коже стало видно, как побелели костяшки пальцев.
Девять тысяч.
Допустим, топлива даже хватит до полного снижения, но куда сажать? Вокруг куда ни глянь бескрайний простор океана; видимо, нужно готовить пассажиров к аварийной посадке на воду. Я повернулся направо и поискал глазами стюардессу. Оказалось, что она все это время была рядом, зажимала рану в груди КВСа, откуда-то взявшимся полотенцем. По цвету его белого как мел лица было понятно, что он не жилец. Я видел таких раненых после разборок много лет назад. Без операционной, хирурга и переливания крови ему писец. Вообще непонятно, как он смог очнуться и нажать на кнопку разблокировки в таком состоянии. Ничем как божественным провидением я это объяснить не могу.
– Оставь его, он все равно умрет, подготовьте пассажиров к посадке, пусть наденут жилеты.
Стю оторвалась от пилота и растворилась за дверью, через несколько секунд я услышал её твердый голос, раздающий команды пассажирам.
Восемь тысяч.
Движки по-прежнему работают без единого чиха, хотя система кричит о низком топливе уже минут десять. Может, это как в машине? Датчик начинает орать сильно заранее, чтобы напугать водителя и заставить заехать за бензином. Психология страха работает тем сильнее, чем громче орет тревога. Когда уже оно кончится?! Как же не хочется сдохнуть! Столько еще не сделано…
Сына в МГИМО пристроил – на самом деле не дурака, но мажора, но что поделать: родная кровь, нужно участвовать. А ректору даже столь уважаемого ВУЗа тоже надо кушать. Хотелось было, конечно, в Лондоне его оставить, но пришлось все отменить: сын будущего депутата-ультрапатриота не может учиться в Лондоне. Олежка за это на меня, конечно, люто обиделся: после частной школы в Англии переехать на родину было для него ударом. Понятно, что не в Чебаркуль приехал, а в златоглавую, но все равно бесился от того, насколько тут все непривычно и по-другому. С другой стороны, с таким количеством папиного бабла и влияния здесь вариантов прожигать жизнь оказалось сильно больше. Поэтому у парня немного сорвало резьбу: гоняет по городу на заряженном Мустанге, тёлок по клубам тискает, жрет элитный вискарь и снюхал уже несколько кило кокса. Хорошо, что хоть тёлок тискает, а не дружков, а то эти ваши просвещённые Европы могли что угодно с ребенком сделать. Пидорасню я бы не пережил. Сколько раз засранца из ментуры приходилось вытаскивать в невменяемом состоянии, и не сосчитать. Никаких, кроме этого, интересов, Тёлки, клуб Soho и кокс. Хотелось бы, конечно, думать, что не от меня такой распиздяй вышел, но ведь внешне – натуральный я: те же два метра, та же косая сажень в плечах, глаза неопределенного каре-зеленого цвета, и полное отсутствие волевого подбородка. Вряд ли жена второго меня семнадцать лет назад встретила и от него нагуляла.
С другой стороны, если вспомнить себя в этом возрасте: дай мне в холодной Сибири во времена моей молодости такие же возможности, ой не знаю, что бы я сам творил. Тогда возможностей было на пару бутылок рябины на коньяке и пироженки из магазина «Аленка», да в общагу Пединститута завалиться. Главное было прорваться через Зину Сергеевну, лютую вахтершу, испепеляющую взглядом любое существо мужского пола, включая сильно пьющего шестидесятилетнего сантехника дядю Колю.
«Ходите тут к девкам, а они потом пузатые тут! Валите из общежития, и чтобы я вас тут больше никогда не видела». Хорошо, что девочки-студентки были совершенно другого мнения, поэтому общими усилиями для несанкционированного доступа в общагу был организован «канат». Из кухни второго этажа под покровом ночи в окно выбрасывался привязанный к батарее канат, по которому страждущие женского тела молодые люди типа меня, попадали в гнездо похоти и разврата. Я был пару раз на улице красных фонарей в Амстердаме, так вот по сравнению с общагой Педа в начале девяностых, это целомудренное и пуританское место. Такого количества жаждущих секса девушек я больше не видел нигде и никогда. Причем совершенно неожиданно для меня контингент, состоящий в основном из приезжих с маленьких городов и деревень девок, имел совершенно отвязанную мораль. Особенно отличался четвертый этаж, училки начальных классов. Там меня тупо передавали из комнаты в комнату, из койки в койку, как эстафетную палочку. Нет я, конечно, понимаю, почему был так востребован: спортивный парень двухмерного роста, бывший пловец, сложенный пропорционально во всех отношениях. Как я любил говорить «оснащен по последнему слову техники», но чтобы вот прям вот так?.. Тогда я еще хотел чувств и привязанностей. Пару раз даже пытался завести отношения, но эта возможность прыгать в любую кровать в любой момент не позволили мне построить что-то стабильное на срок больше двух недель. Может, конечно, если бы я был трезвый, я бы смог сдерживаться, но алкоголь в моей жизни в то время был постоянно, и никаких сдерживающих барьеров он мне не оставлял. Портвешок, рябина на коньяке, водочка – мне было не важно, чем заливать глаза. Мне кажется, именно этот двухлетний алко-секс-марафон с таким количеством легко доступных девиц разнообразной наружности и сформировал мое отношение к женщинам. И последствия этих загулов: в какой-то момент пришлось закупать большой объем антибиотиков и сильно лечиться. Хорошо, что в те времена в Сибири практически не было СПИДа, а то вполне мог с таким образом жизни заразиться и помереть молодым. С появлением более или менее серьезных денег цинизм превратился в черту характера. Никакой любви, только
