— Что ты говоришь, мальчик мой! Выходит, это старик Блейз тебя обидел?
— Ничего, дядя! — Ричард загадочно тряхнул головой. «Подумать только, — прочел Адриен на лице Риптона, — он говорит «ничего», а сам выдает себя с головой».
— Ну как, побили мы их, дядя?
— Да, мальчик мой, и побьем еще не раз. Я их и на одной ноге одолею. Из них разве что Наткинс и Федердин еще чего-то стоят.
— Мы победили! — вскричал Ричард. — По этому случаю пусть нам принесут еще вина, и мы выпьем за их здоровье.
Он позвонил, заказал вина. Является грузный Бенсон и говорит, что вина больше нет. Осталась только одна бутылка. Капитан озадаченно свистнул; Адриен только пожал плечами.
Однако именно Адриен сумел раздобыть оставшуюся бутылку. Ему нравилось наблюдать, как ведут себя мальчики, опьянев.
Во время всего этого кутежа Ричард упорно что-то таил в душе. Гордость мешала ему спросить, как воспринял его отсутствие отец, он сгорал от нетерпения узнать, не навлек ли он на себя его немилость. Он старался навести Алджернона и Адриена на разговор об этом, однако оба неизменно уклонялись от прямого ответа. И когда наконец Ричард сказал, что хочет пойти пожелать отцу спокойной ночи, Адриен вынужден был ответить, что ему надлежит сразу же из-за стола идти к себе и ложиться спать. При этих словах Ричард сразу же помрачнел, и от веселья его не осталось и следа. Не проронив больше ни слова, он удалился к себе.
Адриен очень осмотрительно доложил сэру Остину о поведении сына и о том, что с ним приключилось за день; при этом он подчеркнул, каким внезапно наступившим молчанием встретил Ричард известие о том, что отец не желает его видеть. Мудрый юноша сквозь неподвижную маску сумел разглядеть, что сердце его патрона смягчилось, и, оставив сэра Остина у него в кабинете, он ушел к себе, чтобы кинуться в постель и — в Горация. Баронет долго сидел там один. Обычно сходившиеся в доме по вечерам Феверелы в этот вечер не появлялись. Остин Вентворт остался в Пуэр Холле и. заглянул к ним только на час.
К полуночи в доме все стихло. Сэр Остин надел плащ и шляпу и, взяв фонарь, начал свой обход. Вообще-то говоря, у него не было причины чего-то бояться, но никогда не покидавшая его тревога превратила его в ночного сторожа Рейнема. Он миновал комнату, где почивала двоюродная бабка Грентли, которая должна была приумножить будущее состояние Ричарда и тем самым исполнить главное предназначение свое на земле. Проходя мимо ее двери, он прошептал:
— Добрая душа! Ты спишь с сознанием исполненного долга, — и пошел дальше, размышляя: «Она сумела не сделать свое состояние яблоком раздора», и он благословил ее. Некие мысли возникли у него и возле безмолвной двери в комнату Гиппиаса, и не нашлось бы никого, кто бы с ними не согласился.
«Маньяк, который гуляет на свободе и подглядывает за погруженными в сон нормальными людьми», — думает Адриен Харли, заслышав шаги сэра Остина. И, действительно, это было странное зрелище. Но где та крепость, в которую не было бы скрытой лазейки? Есть ли человек, который мыслил бы во всех отношениях здраво? Право же, думает лежащий в постели циник, каждый, должно быть, по-своему сходит с ума! Благоприятные обстоятельства — свежий воздух, милое общество, несколько спасительных правил, которым они следуют, избавляют людей от Бедлама. Но если они охвачены буйством страстей, то не станет ли тогда для них тот же Бедлам самым надежным прибежищем?
Сэр Остин поднялся по лестнице и неторопливо направил свои шаги к находившейся в левом крыле дома спальне сына. В конце открывшейся перед ним галереи он заметил едва мерцающий свет. Решив, что ему это, может быть, только привиделось, сэр Остин ускорил шаги. Об этом крыле замка и в прежние времена ходила дурная слава. Несмотря на то, что за прошедшие с тех пор долгие годы все худое обитатели замка как будто уже забыли, прислугу Рейнема невозможно было разубедить, и память челядинцев хранила рассказы о появляющихся в этих комнатах привидениях, которые, разумеется, делали их страшными в глазах особенно впечатлительных по молодости своей горничных и поварят, и страхи эти были так велики, что грешникам было не до сна. Сэру Остину доводилось слышать ходившие среди его слуг предания. Втайне он, может быть, верил в них и сам, но ни за что не хотел признавать этого права за домочадцами, и порочить комнаты левого крыла считалось в Рейнеме тяжким грехом. Продолжив свой путь, баронет убедился, что вдалеке, действительно, горел свет. Сойдя несколько ступенек вниз, он обнаружил возле комнаты сына маленькую, зажженную человеческой рукой свечку. В ту же минуту одну из дверей поспешно закрыли. Он вошел в комнату Ричарда. Сына его там не было. Постель оставалась неразобранной; никакой одежды; никаких признаков того, что мальчик в этот вечер туда заходил.
В душу сэра Остина закрались смутные опасения. «Может быть, он пошел ко мне и ждет меня там?» — подсказывало ему отцовское сердце. Нечто похожее на слезу блеснуло в его сухих глазах, когда он подумал об этом и в душе у него затеплилась надежда, что, может быть, Ричард действительно сидит у него в комнате. Его собственная спальня находилась как раз напротив комнаты сына. Ободренный этой мелькнувшей надеждой, он направился прямо туда. Спальня была пуста. Тревога мигом вытеснила из его ревнивого сердца владевший им гнев, и страх, что случилась беда, обрушился на него целым вихрем вопросов, которые повисали в воздухе. Несколько раз пройдясь по комнате взад и вперед, он решил расспросить мальчика Томсона, как он называл Риптона, не знает ли что-нибудь тот.
Комната, отведенная мастеру Риптону Томсону, находилась в северном конце коридора и выходила на Лоберн и на Запад, где расстилалась долина. Кровать стояла между окном и дверью. Дверь оказалась распахнутой настежь, и в комнате было темно. К его великому удивлению, постель Томсона, которую он осветил фонарем, была тоже нетронута. Он уже повернулся, чтобы уйти, как вдруг услыхал доносившийся из глубины комнаты шепот. Сэр Остин прикрыл фонарь и неслышно направился к окну. Он увидел головы Ричарда и его товарища Томсона, склоненные возле окна: мальчики о чем-то возбужденно говорили друг с другом. Сэр Остин стал вслушиваться, но содержание их разговора от него ускользало. Речь шла о пожаре и о промедлении: о том, какой это было бы неожиданностью для владельца земли, в какую ярость бы пришел фермер; о насилии, которое он учинил над благородными людьми, и о мести; слова их вылетали порывами, это были только отдельные звенья цепи, соединить которые воедино было невозможно. Но так или иначе они возбуждали в услыхавшем их любопытство. Баронет позволил себе подслушивать собственного сына.
Над Лоберном и притихшей долиной простиралось усеянное бесчисленными звездами черное небо.
— Какое у меня сейчас чудесное настроение! — воскликнул Риптон, воодушевившись от выпитого вина; потом, насладясь минутным молчанием, продолжал:
— Как видно, этот парень прикарманил нашу гинею и удрал.
Ричард какое-то время молчал, и все это время баронет тревожно ждал, когда же наконец снова раздастся его голос, и когда он раздался, едва узнал его изменившееся звучание.
— Если это действительно так, то я пойду и все сделаю сам.
— Ты способен это сделать? — поразился Риптон. — Черт возьми! Послушай, но если ты ввяжешься в эту историю сам, тебе потом здорово нагорит! Может, он просто не мог найти место, где спрятаны спички? По мне, так он струсил. Пожалуй, лучше было вовсе не браться за это дело, не правда ли? Погляди-ка, что это такое? Или мне только показалось? Послушай, а что если когда-нибудь все раскроется?
Все эти отрывистые вопросы мастер Риптон задавал совершенно спокойно и серьезно.
— Я об этом не думаю, — сказал Ричард; все внимание его было устремлено на Лоберн, откуда им должны были подать знак.
— Нет, но все-таки, — настаивал Риптон, — что, если мы попадемся?
— Если такое случится, отвечать буду я.
Услыхав эти слова, сэр Остин вздохнул с облегчением. Он начинал уже что-то понимать в происходящем меж ними диалоге. Сын его был участником какого-то заговора, больше того, он его возглавлял.
— Как зовут этого парня? — спросил Риптон.
— Том Бейквел, — ответил его товарищ.
— Вот что я тебе скажу, — продолжал Риптон, — ты же ведь обо всем проговорился за ужином дяде своему и кузену… А как все же это здорово, бордо и пирог с куропаткой! И поел же я вволю! А ты заметил, как я тогда нахмурился?
Юный чревоугодник все еще предавался восторгам после недавнего ужина и по малейшему поводу возвращался к нему мыслями.
— Да, и я все понял, когда ты пихнул меня под столом. Это неважно. Реди человек надежный, а дядя никакой не болтун, — сказал Ричард.
— Знаешь, я решительно хочу, чтобы все это оставалось в тайне. Никогда нельзя быть уверенным, что кто-нибудь не выдаст. Никогда еще мне не случалось выпить столько бордо, — снова восхитился Риптон, — теперь-то уж я от него не отступлюсь! Бордо — мое самое любимое вино. Знаешь, когда-нибудь все может открыться, и тогда мы с тобой пропали, — довольно нескладно добавил он.
