— Боюсь, тут вы правы, — отозвался мистер Эрскин. — Я и сам когда-то мечтал стать писателем, но давно отказался от этой мысли. А теперь, мой дорогой юный друг, — если мне будет позволено вас так называть, — я хотел бы задать вам один вопрос: вы и в самом деле верите в то, что говорили нам за обедом?
— Я уже и не помню, что говорил, — улыбнулся лорд Генри. — Наверно, это была какая-то чушь?
— Полнейшая чушь. По правде сказать, вы мне кажетесь человеком чрезвычайно опасным, и, если с нашей милой герцогиней стрясется какая-нибудь беда, все мы будем считать виновником прежде всего вас. И тем не менее мне было бы любопытно побеседовать с вами о жизни. Люди моего поколения ужасно скучны. Когда вы почувствуете, что устали от Лондона, приезжайте ко мне в Тредли, и там, за стаканом чудесного бургундского, которое, счастлив сообщить вам, у меня имеется в предостаточном количестве, вы мне подробно изложите свою философию наслаждений.
— С величайшим удовольствием. Сочту за честь побывать у вас в Тредли, где столь радушный хозяин и такая замечательная библиотека.
— Вы ее украсите своим присутствием, — отозвался старый джентльмен с учтивым поклоном. — Ну а теперь пойду попрощаюсь с вашей очаровательной тетушкой. Мне пора отправляться в Атенеум[21], дабы успеть к тому времени, когда мы обычно там собираемся, чтобы сообща подремать.
— В полном составе, мистер Эрскин?
— Да, все сорок человек в сорока креслах. Таким образом мы готовимся стать Английской академией литературы.
Лорд Генри рассмеялся и тоже встал.
— Ну а я отправляюсь в Парк[22], — проговорил он вслед мистеру Эрскину.
Когда он выходил из комнаты, его остановил Дориан Грей.
— Можно мне с вами? — спросил юноша, коснувшись его руки.
— Но вы, кажется, обещали Бэзилу Холлуорду заглянуть к нему сегодня в студию, — ответил лорд Генри.
— Мне больше хочется побыть с вами. Да, я определенно чувствую, что должен пойти с вами. Прошу вас, позвольте. И обещайте, что будете все время со мной разговаривать. Никто так интересно не говорит, как вы.
— О, я уже сегодня достаточно наговорился! — улыбнулся лорд Генри. — Сейчас я предпочел бы просто гулять по парку и молча созерцать жизнь. Что ж, раз вам так хочется, идемте созерцать вместе.
Глава IV
Однажды, спустя месяц, Дориан Грей, удобно расположившись в роскошном кресле, сидел в небольшой библиотеке лорда Генри, в его доме в Мейфэре[23]. Это была по-своему очаровательная комната, с высокими дубовыми панелями, светло-кремовым фризом, лепным потолком и покрывавшим пол мягким, кирпично-красным ковром, по которому были разбросаны шелковые персидские коврики с длинной бахромой. На миниатюрном столике красного дерева стояла статуэтка работы Клодиона[24], а рядом лежал экземпляр «Les Cent Nouvelles»[25], переплетенный для Маргариты Валуа[26] искусными руками Кловиса Эва[27] и украшенный тиснеными золотыми маргаритками, выбранными королевой в качестве своей эмблемы. На каминной полке красовались попугайные тюльпаны в больших голубых фарфоровых вазах. Через окно с тонким свинцовым переплетом лился абрикосовый свет летнего лондонского дня.
Лорд Генри еще не возвращался. Он как всегда опаздывал, поскольку считал, что пунктуальность — вор времени. Юноша, недовольно хмурясь, рассеянно перелистывал превосходно иллюстрированное издание романа «Манон Леско»[28], обнаруженного им в одном из книжных шкафов. Монотонное тиканье часов в стиле Людовика XIV только раздражало Дориана. Он уже начинал подумывать о том, чтобы уйти, не дождавшись хозяина, как послышались звуки шагов, и дверь отворилась.
— Как, однако, вы поздно, Гарри! — недовольно проговорил Дориан.
— Сожалею, но это не Гарри, мистер Грей, — ответил чей-то пронзительный голос.
Дориан поспешно обернулся и вскочил.
— Простите! Я думал…
— Вы думали, это мой муж. Но это всего лишь его жена, — разрешите представиться. Вас я уже очень хорошо знаю по фотографиям. Думаю, их у моего супруга семнадцать.
— Не может быть, чтобы семнадцать, леди Генри!
— Ну, значит, восемнадцать… А кроме того, я на днях видела вас вдвоем в опере.
Говоря, она нервно посмеивалась и не сводила с Дориана своих голубых, как незабудки, глаз. Это была странная женщина. Взгляд ее казался отсутствующим, а ее туалеты имели такой вид, словно были задуманы в припадке ярости и надеты в разгар разбушевавшейся бури. Леди Уоттон вечно была в кого-нибудь влюблена, но всегда безответно, и это помогало ей сохранять все ее иллюзии. Стараясь казаться как можно более живописной, она выглядела скорее неряшливой. Звали ее Викторией, и ее страсть часто ходить в церковь превратилась в манию.
— Вы видели нас на «Лоэнгрине»[29], леди Генри?
— Да, на божественном «Лоэнгрине». Музыку Вагнера я люблю больше всего на свете. Она такая восхитительно громкая, что можно болтать хоть весь вечер, не боясь, что тебя услышат соседи; это одно из ее главных достоинств. Вы согласны со мной, мистер Грей?
С ее тонких губ сорвался все тот же отрывистый, нервный смешок, и она принялась вертеть в пальцах длинный черепаховый нож для разрезания бумаги.
Дориан с улыбкой покачал головой:
— Боюсь, я с вами не могу согласиться, леди Генри. Я никогда не разговариваю во время исполнения музыки, по крайней мере, хорошей музыки. Другое дело — музыка плохая. Ее мы просто обязаны заглушать разговором.
— Но вы ведь повторяете слова Гарри, ведь правда, мистер Грей? Я постоянно слышу от друзей Гарри его суждения по разному поводу. Только так о них и можно узнать. Ну а что касается музыки… не думайте, что я ее не люблю. Хорошую музыку я обожаю, но боюсь ее — она настраивает меня на слишком романтический лад. Пианистов я прямо-таки боготворю, иногда сразу двоих, как шутит Гарри. Не знаю, что меня привлекает в них… Может быть, то, что они иностранцы. Они ведь, кажется, все иностранцы? Даже те, что родились в Англии, со временем становятся иностранцами, не так ли? И правильно делают, потому что это придает их искусству дополнительную привлекательность, делает его космополитичным — согласитесь, мистер Грей… Кстати, вы ведь, кажется, еще не бывали ни на одном из моих званых вечеров? Приходите непременно. Орхидей я себе не могу позволить, но на иностранцев денег не жалею — они придают гостиной такой живописный вид! А вот и Гарри! Гарри, я заехала домой специально для того, чтобы увидеть тебя и спросить тебя кое о чем — вот только не помню, о чем, — и неожиданно нашла здесь мистера Грея. Мы с ним очень мило поболтали о музыке. И абсолютно сошлись во мнениях… впрочем, кажется, наоборот — абсолютно разошлись во мнениях. Но все равно, мне было очень приятно, и я рада, что мы познакомились.
— Я в восторге, моя любовь, в совершенном восторге, — сказал лорд Генри, приподнимая изогнутые темные брови и глядя на обоих со слегка иронической улыбкой. — Извините, что заставил вас ждать, Дориан. Я ездил на Уордор-стрит[30], чтобы взглянуть на кусок старинной парчи, и мне пришлось торговаться с хозяином лавки целую вечность. В наши дни люди всему знают цену, но ничего не умеют ценить.
— Сожалею, но вынуждена вас покинуть! — воскликнула леди Генри, прерывая наступившее неловкое молчание своим неожиданным и легкомысленным смехом. — Я обещала герцогине отправиться с ней кататься. Прощайте, мистер Грей! До свидания, Гарри. Ты, надо думать, обедаешь сегодня в гостях? Я тоже. Надеюсь, увидимся у леди Торнбери.
— Я тоже на это надеюсь, дорогая, — ответил лорд Генри, провожая ее до двери.
Когда его супруга, напоминая райскую птицу, которая целую ночь провела под дождем, выпорхнула из комнаты, оставив после себя легкий запах жасмина, он закурил папиросу и развалился на диване.
— Не вздумайте жениться на женщине с соломенными волосами, — произнес он, несколько раз затянувшись.
— Почему, Гарри?
— Потому что они ужасно сентиментальны.
— Но мне нравятся сентиментальные люди.
— Жениться, Дориан, в любом случае не имеет смысла. Мужчины женятся, устав от холостой жизни, женщины выходят замуж из любопытства. И тех, и других ждет разочарование.
— А я и не собираюсь жениться, Гарри. Для этого я слишком влюблен. Это, кстати, ваш афоризм. И я его применяю на практике, как и всё, что вы говорите.
— И в кого же, интересно, вы влюблены? — спросил лорд Генри после некоторого молчания.
— В одну актрису, — краснея, ответил Дориан Грей.
